Те, кто не покинул город, были погребены под двадцатью пятью футами пепла или задохнулись от жара и газов. Более двух тысяч человек погибло в одну ночь.

Тит послал из Рима помощь пострадавшим и сам посетил место, как только исчезла опасность. Он находился в Помпеях второй раз, проверяя, что еще можно сделать для облегчения положения, когда в Риме начался маленький пожар и в результате сгорел огромный район города. А по пятам огня пришла эпидемия, которая очистила перенаселенные хижины вокруг бывшего города, убивая людей десятками.

В 81 году, все еще борясь с последствиями бед, Тит слег с лихорадкой и умер в возрасте сорока двух лет. Он был принцепсом Рима менее трех лет, и все три года были ужасными. Вероятно, лихорадка стала для него освобождением.

По смерти Тита его брат Домициан был объявлен преторианской гвардией императором – и неизбежно утвержден Сенатом как принцепс двадцатью четырьмя часами позднее. Домициан никогда не был любимцем отца; какие бы внутренние сомнения в нем это не вызывало, он сразу же начал действовать как император по отношению к Риму, абсолютно не считаясь с Сенатом.

Это не обязательно было плохо. Светоний говорит, что его жестокость в основном проявлялась в интересах закона и порядка.

Домициан также строго следил за общественной моралью: «Он изгнал бывшего квестора из Сената, потому что тот предавался игре и танцам», – замечает Светоний. Он сделал для проституток незаконным получение наследства, а когда обнаружил, что одна из девственниц-весталок на деле имела многочисленные любовные связи, то объявил, что будет назначено традиционное наказание. Ее закопали живой, а ее любовников публично «забили насмерть прутьями».3

Все это было совершенно законно, хотя и жестоко. Домициан не был склонен выказывать милосердие; он действительно воспринимал свою власть очень серьезно. Вскоре после вступления во власть он принял титул dominus et dues, что примерно значит «господин и бог», и приказал, чтобы все официальные письма имели шапку: «Наш Господин и наш Бог велит, чтобы было сделано…». «И отсюда пошел обычай, – добавляет Светоний, – впредь адресоваться к нему так же и в письменной форме, и в разговорной».4

В отличие от Калигулы Домициан имел вполне здравый рассудок и не апеллировал к своей божественности, чтобы нарушать закон. Это скрупулезное следование законам охраняла властителя от народной ярости, которая ранее убила злоупотреблявших властью принцепсов. Сенат не устраивал никаких длительных дискуссий; преторианская гвардия тоже не проявляла недовольства.

Но, оглядываясь назад, мы видим, что именно с принятием этого титула, dominus et dues, приятная всем маска республиканского правления была сброшена окончательно. Даже самый наихудший принцепс утверждался Сенатом, пусть и неохотно. Но невозможно утверждать, что правитель, называвшийся «господин и бог», нуждается в какого либо рода санкции от народа, чтобы править государством. Домициан был не первым римским правителем, который обладал подобной властью – но он был первым, кто сказал это. Первый Гражданин стал в конце концов императором.[302]

Заявления Домициана об абсолютной власти и его стремление жестко соблюдать все законы создали такую же нервную обстановку, какая возникла в Китае, когда награды выдавались за сообщение о преступлениях других людей, какая раздражала Спарту, где каждый человек навязывал мораль своему брату. Атмосфера в Риме стала настолько душной, что Тацит выразил радость от того, что его горячо любимый отец Агрикола, по которому он очень тосковал, умер до правления Домициана: