– Твой кулон?

– Звезду Давида. Он понял, что я еврейка.

– Это чушь!

– Чарли, в этот отель не пускают евреев. Это же Коннектикут – далеко ли мы от Дариена?

Говорили, что в соседнем Дариене еврей даже не мог купить дом. Чарли не знал, правда ли это, – больше смахивало на гнусный слух. Да и кошмары тридцатых и военных времен многое изменили. Антисемитизм был изжит. Недопустим.

– Не верю.

– Чарли, если мы вместе, тебе придется смириться с тем, что это будет повторяться. Ты думаешь, евреи вхожи во все загородные клубы? Мою мать уволили из банка за то, что она еврейка. Ты хочешь сказать, что твои знакомые того же круга, что и родные, не допускают в речах антисемитизма?

Чарли немного подумал, затем пожал плечами:

– Ладно. Может быть, иногда. Но это просто привычка епископалов, «старых денег». Такие, как моя мать, относятся свысока ко всем, кто не из их числа. К евреям, ирландцам, итальянцам… Это дико, но на самом деле они не имеют в виду ничего такого. То есть они никогда…

– Чарли, ты прав. Извини. Ну и как тебе нравится быть выставленным из отеля?

– Я заставлю его отдать нам номер.

– Отвези меня обратно, Чарли. Ты молодец, что привез, но можно ведь и в городе поесть? Пожалуйста.

И по прошествии недель Чарли понял ее правоту. Конечно, у него, как у любителя театра и искусств, было много друзей-евреев. Да с кем он только не дружил, если на то пошло! Они иногда подчеркивали свое еврейство и подтрунивали над ним за голубую кровь епископала. Но эти разговоры никогда не заходили далеко. В его же родном кругу, среди однокашников и прочих, о расах иногда говорили так, как невозможно высказаться в другом обществе. Безобидная предубежденность, шуточки. Ничего серьезного, пока речь идет о посторонних. Но теперь он начал смотреть на это другими глазами.

Он часто рассказывал Саре о своих близких. Всякие мелочи о жизни в старые времена и про то, как по большинству своих взглядов мать осталась реликтом, великолепным образчиком эпохи.

– Вот бы вам познакомиться, – сказал он однажды.

– Это может оказаться не самой удачной идеей, – заметила Сара.

Однако Чарли продолжал об этом думать и однажды в начале марта, когда они осматривали галерею на Пятьдесят седьмой, неожиданно предложил:

– Пойдем на Парк-авеню, навестим мою маму.

– Даже не знаю, Чарли… – ответила Сара. – Как ты меня представишь?

– Это легко. Ты организовала выставку Теодора Келлера. Я ведь тебе говорил, что прадед был его первым покровителем.

– Пожалуй, – с сомнением сказала она.

Но визит прошел замечательно. Мать очень обрадовалась. Она рассказала Саре о большом приеме, который устроила давным-давно по случаю выхода книги Эдмунда Келлера, и пообещала привести людей на открытие выставки.

– Дайте мне, милочка, как минимум тридцать приглашений, и я разошлю. И письма напишу, и позвоню. Я знаю многих людей, которые наверняка соблазнятся.

На выходе произошел небольшой инцидент. Швейцар Джордж остановил такси. Чарли не любил перемещаться по сиденью, как делают многие, и обошел машину, в то время как Джордж на тротуаре придержал дверь для Сары. И Чарли, когда Сара садилась, перехватил неприязненный взгляд швейцара.

– Вы чем-то недовольны, Джордж? – спросил он резко.

– Нет, мистер Мастер.

– Надеюсь, – угрожающе процедил Чарли.

Когда-нибудь он унаследует это жилье, и лучше бы Джорджу вести себя осмотрительно. Хмурясь, он сел рядом с Сарой.

– Что это было? – спросила она, когда машина тронулась по Парк-авеню.

– Ничего.

– Он посмотрел на меня так же, когда мы приехали, но ты не заметил.

– Я уволю его.

Сара взглянула в окно и сменила тему.

– Твоя мама просто клад, – сказала она. – Ее приглашения очень пригодятся.

Тема Сары всплыла через неделю, когда Чарли пришел к матери на обед.

– У тебя приятная подружка.

– О чем ты?

– О девушке, с которой ты приходил.

– А, Сара Адлер. По-моему, она отлично готовит выставку.

– Не сомневаюсь, милый, она выглядит очень сведущей. А заодно – твоя любовница. – Роуз посмотрела ему в глаза. – От меня ведь не скроешь.

– Боже ты мой!

– Она очень молода. Справляешься?

– Да.

– Это хорошо. Трудно с еврейкой?

– А должно быть?

– Не придуривайся, милый. Ты же знаешь, что в этом доме евреев нет.

– Проклятый швейцар повел себя по-хамски.

– А ты чего ждешь? Насколько я знаю, об этом ни разу не заговаривали, но я не представляю, чтобы правление кооператива разрешило еврею здесь поселиться.

Эта черта современного города всегда занимала Чарли. Большинство многоквартирных домов на Парк-авеню превратились в кооперативы. Мать больше не снимала квартиру и стала дольщицей здания. А дольщики выбрали совет с правом отказа в покупке жилья. Поэтому, если кто-нибудь хотел продать квартиру субъекту, который был нежелателен для жильцов, совет мог запретить сделку. Возможно, обоснованно. Или нет. Однако негласные правила существовали и понимались всеми.

– Это абсурд! – возмутился Чарли. – Ради бога, пятидесятые на дворе!

– Зданий, куда их пускают, тоже много. Во всяком случае, в Вест-Сайде. – Роуз многозначительно посмотрела на него. – Ты ведь не собираешься на ней жениться?

– Нет! – сказал он, совершенно опешив.

– Учти, тебя исключат из «Светского альманаха».

– Я не думал об этом.

– Так и будет, поверь. Их не оттолкнет бедность, но им не все равно, на ком ты женишься.

– К черту альманах!

– Ты все равно не можешь позволить себе обзавестись новой семьей, – буднично сказала мать. – Согласен?

Еще одним следствием этой связи явилось то, что Чарли вдруг понял: он почти не разбирается в иудаизме. У него были друзья-евреи, он бывал на еврейских свадьбах и похоронах. По мнению Чарли, еврейский обряд бракосочетания, если не принимать в расчет хулы[84]и битья бокалов, мало чем отличался от христианского. Привычные христианские благословения явно были заимствованы из еврейской традиции.

Но больше он почти ничего не знал и время от времени расспрашивал Сару о жизни ее родных и еврейских обычаях. Он заинтересовался всерьез.

В конце марта Сара спросила вдруг:

– Хочешь на седер?[85]