Вашего «романа в стихах», но поскольку Вы в сопроводительном письме просите именно меня высказаться о нем и связываете с этим высказыванием «все свои надежды», я не счел себя вправе просто передавать эту рукопись кому-нибудь из работников редакции. Между прочим, и потому, что Вы наверняка не поверите другим товарищам, станете жаловаться на них, как это обычно делается, сетовать на «бюрократизм», «зажим талантов» и т. п. Впрочем, может быть, Вы и мне не поверите, но так или иначе я обязан сказать Вам все по-прямому.

Первая книга романа в стихах «Вспаханная залежь», представленная 441 строфой «онегинской», т. е. 14-строчной, — это, как Вы сообщаете, одна шестая задуманной Вами «Эпопеи».

Уже один объем вещи — устрашающий. Известно, что в литературе чаще всего такие широчайшие «полотна» являются следствием неумения справиться с малой задачей, неумения написать небольшое стихотворение, или рассказ, очерк, простую корреспонденцию. Именно тому, кто не умеет возвести простого деревенского сруба избы, представляется легким и возможным построить многоэтажный дворец со всеми сложнейшими архитектурными задачами.

Ваш случай для меня совсем не новость: десятки и сотни таких «Эпопей», написанных в детской самонадеянности создать нечто равное «Евгению Онегину» или «Войне и миру», пришлось мне на моем литературном веку рассматривать и возвращать (или не возвращать) их авторам.

В своем письме Вы настоятельно и подробно опровергаете возможные сравнения Вашей строфы с онегинской, и напрасно делаете- это. Никому в голову не придет сравнивать «Вашу» беспомощно-подражательную строфу с пушкинской. Да, «Ваша» строфа в точности воспроизводит «конструкцию» строфы онегинской (в смысле чередования строк с женскими — мужскими окончаниями):

Но это доступно любому школьнику, «проходившему» «Онегина» по программе. А по существу стиха — Вы эту «конструкцию» заполняете беспомощными строчками, лишенными отчетливой смысловой связи, которые выглядят как пародии, что, конечно, не входило в Вашу задачу.

Любви восторженные думы

Не перестали волновать

Ум зрелый, но давно угрюмый

И не способный забавлять

Надеждой легкой и стыдливой

Мечтанье девушки красивой

О том, что нет теперь в крови

Животворящего любви

Невыносимого страданья,

Причуд веселых и простых,

Довольно нежных и живых;

Что нет теперь уж упованья

Приметам (?) девственной души

В сей упоительной глуши.

Не вижу необходимости построчно разбирать и «анализировать» эту «Вашу» начальную строфу, — поверьте мне на слово, что это безнадежно плохо, смешно до жалости. А не хотите — не верьте. Я потратил некоторое время на ознакомление с Вашей рукописью, чтобы Вы не потратили годы на эту пустую затею, желая Вам добра.

Но вольному — воля.

Рукопись возвращаю.

20 июля 1961 г.

Г. М-та

Г. М-та

Вам не удавалось встретиться со мной (я последнее время почти не бывал в редакции), но это не беда, хотя, конечно, я рад бы видеть Вас и беседовать с Вами. Не беда — в смысле Вашей задачи встретиться со мной, чтобы получить мое одобрение Вашему труду, посвященному моей работе в литературе. Я давно уже сознательно и непреклонно принял за правило, что я менее всего судья в этом вопросе, и отказываюсь выносить свои мнения или оценки в такого рода случаях. Я даже привычно употребляю в таких случаях несколько форсистую по форме, но совершенно правильную по сути дела фразу: вообразите, что я уже давно умер, — как бы Вы тогда поступили с работой обо мне? Но дело даже не в этом, а в том, что суждения автора о своих писаниях — вещь условная и малонадежная. Единственно верным источником и предметом для выводов о творчестве любого писателя является лучшее из написанного им и приобретшее уже, так сказать, объективное существование. Здесь автор более всего является самим собой в самом существенном смысле, а то, что он может добавить к этому «на словах», недорого стоит, — верьте мне — это так! К этому еще можно добавить, что участие автора в судьбе того, что о нем пишут, дело, на мой взгляд, вообще не очень удобное в смысле этическом.

10 августа 1961 г.

Н. А. Ч-ко

Дорогой тов. Ч-ко!

Мне переслали Ваше письмо сюда, в санаторий, и я, ознакомившись с ним, отвечаю Вам, хотя и вижу, что мои советы на Вас не оказывают никакого воздействия.

По Вашим письмам мне кажется, что Вы — человек нервнобольной, усталый и издергивающий себя «понуждением к писанию», как Вы сами сообщаете.

Я — не врач, не мое дело говорить Вам о том, какой непоправимый вред здоровью, вплоть до психического расстройства, может причинить Вам это «самопонуждение» к литературной работе. Но я — литератор, имеющий порядочный опыт в этом деле, могу Вам с точностью сказать, что из «самопонуждения» ничего доброго получиться не может. Вы никогда не научитесь ничему в литературном деле, если будете так налегать на количество. Ведь такое писание — без разбора, без оглядки на то, как оно получается, — имеет и медицинское название — графомания. И как со всякой болезнью, с ней нужно бороться, Подобно тому, как пьяница, чтобы выздороветь, должен перестать пить водку, так и графоман должен прекратить свою «работу», потому что добрых результатов она не даст, если только не прервать этот полубессознательный процесс на более или менее длительный период, с тем, чтобы, отдохнув, оправившись, по-трезвому взглянув на плоды своих прежних усилий, начать работать на других основах.

Мой Вам совет: прекратите Ваши литературные занятия полностью на год. Приналягте на чтение, но и здесь нужно знать меру. Что читать? Что хотите, но лучше всего (для овладения культурой письменной речи) русскую классическую литературу. Если у Вас есть возможность поступить в вечернюю школу взрослых, обязательно поступите — Вам, человеку, по-видимому, со способностями усвоения, это будет весьма полезно даже в смысле Ваших замыслов на будущее.

Итак, время, которое Вы сейчас тратите на писание беспомощных в литературном смысле «сочинений», — лучше тратьте на ученье, на чтение, т. е. на то, что более