Наконец Саша переправился и взял другое такси, до города всего с десяток километров. По мощеной булыжной дороге старая «Победа» медленно тряслась мимо часового завода, мимо пристани, мимо деревянных домов. Доехали до улицы Карла Маркса, на холме высился заброшенный белоснежный красавец собор, остатки бывшей богатой купеческой жизни. А вот и двухэтажный кирпичный дом № 22, окрашенный желто-серой известкой, тоже старый, купеческий, с воротами. Первый этаж низкий, окна чуть выше деревянного тротуара. Машина остановилась, и Саше показалось, что кто-то выглядывал из окон. Он вошел во двор, сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть. У крыльца стояли две женщины, похожие друг на друга, и одинаково улыбались навстречу ему.

С первого момента он увидел Надю глазами влюбленного, какой помнил со времени их любви, — кареглазой красавицей с пышной русой косой. Он даже не заметил, что она сильно пополнела, что волосы были крашеные, с проседью, что во рту блестело несколько золотых зубов. В исступлении счастья он целовал обеих, прижимал к сердцу, и у всех троих текли слезы радости.

Потом за праздничным столом он часто переводил взгляд с Нади на дочь и понял, что дочка-то и была вылитая мать в молодости, и их образы слились для него в одно лицо.

Надя тоже смотрела на него с любовью, узнавала прежние черты и тоже не замечала, что редкие его волосы были седые, что он был полный, с животиком, слегка сгорбленный. И еще она не могла налюбоваться на Золотую звезду и два ряда наградных колодок на его пиджаке.

Прошло первое волнение встречи, все немного успокоились и привыкли друг к другу. По привычке Саша стеснялся, склонял голову на бок и скромно улыбался. Александра засуетилась, подавала на стол, улыбалась и поражалась, с какой любовью эти два пожилых человека смотрят друг на друга. Она поставила бутылку «Столичной», осторожно спросила:

— Папа, вы водку пьете?

Надя добавила:

— Надо выпить на радостях, по русскому обычаю.

Саша вздрогнул, никогда не называли его папой, но уж если он папа, то почему она обращается к нему на «вы»? К тому же он вообще не пил, но понял, что надо поддержать обычай:

— Да-да, я пью, только немного совсем. И не называй меня на «вы».

Он сделал маленький глоток из рюмки, заметил, что обе женщины лихо выпили до дна, смутился и допил свою. Всю дорогу к ним он обдумывал, что и как спросить Надю о главном в ее жизни, но теперь растерялся и не задавал вопросов, только сказал:

— Надя, я должен поблагодарить тебя за дочку. Хоть и с опозданием, но спасибо тебе за мою Александру.

— Твоя, твоя, — засмеялась Надя. И вся в тебя, такая же скромница и тихоня. Давай выпьем за нашу дочку. — Она выпила, крякнула, закусила соленым огурцом и добавила: — Саша, я ведь вдова. Был у меня муж, с войны, но три года назад помер. Хороший был человек. А дочка у меня одна. Других детей я не хотела. А ты?

Он так глубоко переживал услышанное, что переспросил растерянно:

— Я?.. А что я?

— Ты женатый или был женат? Дети у тебя есть?

— Нет, у меня никого не было и нет.

— Почему, папа? — спросила Александра. — Вы ведь такой солидный и знаменитый.

— Как сказать? Не знаю почему. Как-то не получилось. А ты опять говоришь «вы».

— Привыкай уже говорить отцу «ты», — улыбнулась Надя дочке и продолжала о прошедшем, выпивая рюмки одну за другой:

— Про тебя мы в журнале прочитали. А моя история такая: когда забрали тебя полицаи, я поняла, что и меня станут искать. Тогда я перебралась через линию фронта, долго перебиралась, пряталась, наконец попала к нашим. А уже была беременная и хотела избавиться от ребенка, куда же я с лялькой-то? Сначала меня за шпионку приняли, смершевцы, агенты. Но выручил майор один, военный врач, Григорий Самуилович, по фамилии Самойлов. Он устроил меня работать в банно-прачечный отряд. А что, мне было с беременностью делать? Я решилась и рассказала ему все, как было: и про тебя, и как ты снова попал в плен. Григорий Самуилович еврей был, с пониманием, хорошо ко мне отнесся, сочувственно, обещал отправить на роды в тыловой госпиталь.

Надя выпила уже несколько рюмок и говорила все громче, отрывистей. Саша чокался, попивал водку небольшими глотками, склонил по привычке голову на бок и закрыл глаза, чтобы не выдавать эмоции мимикой. Она подвинулась к нему, сказала тише:

— Я тебе всю правду открою: осталась я с ним, как ППЖ. Знаешь, что это такое? Полевая передвижная жена, вот что. Так всех нас, женщин, на войне называли. А куда нам было деваться? Вот, а время уже к родам подходило, и отослал он меня в Казань. Сам он из Чистополя, а в Казани у него знакомства и связи были. Уж как я боялась тогда, какой ребеночек получится после всех моих приключений… — Она положила руку ему на колени. — О тебе все думала, был бы ты рядом, легче бы мне было. Но, слава богу, Александра наша здоровенькая родилась.

Саша думал: «Боже мой, сколько же она страданий испытала из-за меня! В каком я долгу перед этой женщиной!»

Она отодвинулась, выпила еще:

— А потом и сам Григорий Самуилович появился, привезли его раненного в ногу, колено раздробило, два года на костылях ходил. Поедем, сказал, в Чистополь, втроем жить, Александру он удочерил.

Дочь тоже вступила в рассказ:

— Не сердитесь, что я на «вы» называю. Ведь я тридцать лет другого отца знала. Мама мне правду не говорила пока мы журнальную статью про вас не прочли.

Надя добавила:

— Ты не обижайся, но правду я от нее скрывала. А какой был смысл открыться? Увидеть тебя я не надеялась, кто знал, что с тобой произошло, жив ли? Но все-таки думала, что перед смертью откроюсь дочери. Ну а после той статьи я все ей рассказала. К тому времени Григорий мой уже три годочка в земле сырой лежал, дай бог косточкам его покой. А Александра, она понятливая, не обиделась, что я скрывала. Она ведь умница, педагогический институт окончила, литературу в старших классах преподает, в школе. Вот только замуж никак не выйдет.

Александра поморщила курносый носик, нахмурилась, задиристо вставила:

— А за кого выходить-то? Все мужчины кругом дегенераты какие-то и пьяницы.

Проницательному Саше уже было довольно услышанных историй, он все понял. Чтобы прервать тяжелые рассказы, он воскликнул:

— Да, у меня ведь для вас подарки! — Раскрыл чемодан и стал раздавать, что привез.

Женщины радовались всему, прикладывали к себе платья и отрезы, благодарили, удивлялись:

— Как в Москве-то всякого товара полным-полно, а в нашем Чистополе — шаром покати.

Александра обняла и поцеловала его:

— Спасибо тебе, папочка!

Он растаял от удовольствия:

— Ну вот, это другое дело, — и залюбовался ею.

К вечеру Александра засуетилась перед выходом, надела новое платье, весело сказала: