Господин де Мазан ещё не был даже помолвлен с мадемуазель д’Изамбер, но все понимали, что их брак – дело решённое, и одобряли его. Кто, как не шевалье, лучше всех распорядится прекрасными поместьями д’Изамбер? Родственные отношения шевалье с де Гру тоже говорили в его пользу. Леоноре шёл уже девятнадцатый год, и её брак с де Мазаном, возможно, уже состоялся бы, если бы не известные волнения во Франции, которые заметно остудили пыл шевалье.

Замок д’Изамбер находился недалеко от Парижа, в самой гуще революционных событий, и господин де Мазан рассудил за благо подождать, когда волнения улягутся, дабы не обременять себя хлопотами о молодой невесте, поневоле выходящей за него замуж. Её родственники сами позаботятся, чтобы она от него не ускользнула.

А предстоящая эмиграция избавит её от влияния молодого Бернара де Мори. Его отец граф де Мори, ближайший сосед де Гру, никогда особенно не питал к ним дружественных чувств. Его отношение к знати было до того своеобразно, что не вписывалось ни в какие великосветские традиции. Тем не менее до последнего года Бернар часто бывал в замке де Гру; давнишняя детская дружба между ним и Леонорой переросла в некое чувство, не менее нежное и пылкое по причине своей безнадёжности, а также потому, что оно не выражалось напрямую и изъяснялось лишь немногими словами.

Но даже теперь у Бернара были свои союзники в замке, хотя, быть может, и не очень могущественные. Среди них была старая няня Пернэт Флике, носившая некогда на руках мать Леоноры, а затем и её саму. После смерти матери Леонора была доставлена из Изамбера в Гру именно под присмотром Пернэт.

Дочь няни Жаннэт приехала в свите юной мадемуазель и вскоре получила разрешение у маркиза выйти замуж за Люка Бьенбона, дворецкого господина де Мори. Пернэт сразу же не поладила со старой маркизой, которая часто грозилась её уволить, но всякий раз с презрением прощала её: она понимала, что дерзкая, прямодушная старуха-республиканка вряд ли заменима для Леоноры.

– Allez![104]– говорила маркиза. – Пернэт несёт несусветный вздор, но в душе она добрая. Кому какое дело до неё и её острого языка. Пусть остаётся в замке.

Если бы Пернэт и её дочь взялись отравить де Мазана и отдать юную госпожу в руки Бернара де Мори, они бы сделали это без особенных угрызений совести. Но сладить с многочисленным семейством де Гру им было не под силу, и до последнего времени им оставалось только роптать.

Приготовления к отъезду велись совершенно открыто. Дамы руководили укладкой гардероба, и Пернэт получила распоряжение от маркизы собрать все лучшие платья и драгоценности мадемуазель д’Изамбер.

– Ха! – воскликнула Пернэт. – Хороший подарочек восставшему народу! Мадам изволит – будет исполнено. Только на вашем месте я бы закопала несколько сундуков во дворе замка.

– Чтобы, когда мы уедем, ты их откопала, да, моя дорогая Пернэт? – ответила маркиза де Гру.

– Как вам будет угодно, мадам. Но мадемуазель я не оставлю. Куда она поедет, туда и я, – хладнокровно ответила Пернэт.

– Что я слышу? Ты хочешь отправиться с нами в это опасное путешествие? Нет, серьёзно, ты разве не слышала, что нам предрекают: мы едем прямёхонько на гильотину. Или, по-твоему, виконту де Мори всё это приснилось?

При этих словах сердце Пернэт смягчилось, и она прониклась расположением к старой маркизе. Было видно, что госпожа обратилась к ней как к другу, взгляд её выражал вполне понятную тревогу, но в нём не было ни малейшей тени страха.

– Мадам знает, какие злые у нас в деревне люди. Псы сущие, – проговорила она. – Мне дочь сказывала, а ей муж говорил, что очень опасное это дело. Господин виконт умнее, чем все эти господа. Он знает, о чём говорит.

– Но мы не доверяем ему, – замотав головой, возразила маркиза. – Он и его отец лживые, бесчестные люди. Ступай, Пернэт, делай, что тебе велено, и скажи мадемуазель, чтобы зашла ко мне.

«Бедные господа! – рассуждала про себя Пернэт, спеша исполнить приказание маркизы. – Конечно, душою я с патриотами, так ведь и этих жалко. Тех, кто нам дорог, мы ещё можем спасти, но остальные пускай спасаются сами: что посеешь, то и пожнёшь».

Разумеется, предостережений было более чем достаточно. На другой день и на следующий все собаки, обитавшие в замке, лаяли почти не переставая; призрак старого маркиза, который и раньше, бывало, шелестя крылами и белыми одеяниями, пролетал над головой путника, застигнутого темнотой за крепостными стенами, неожиданно обрёл голос и ночь напролёт стенал и кричал навзрыд то за одной, то за другой башней, подобно знаменитой ирландской плакальщице. Во всяком случае, так потом утверждали.

Мадемуазель д’Изамбер приснился странный и очень страшный сон; она рассказала его Пернэт, а затем бабушке. Обе посмеялись над ней, однако сон запечатлелся в памяти и, более того, имел последствия.

– Мадам, – рассказывала Леонора маркизе, – мне снилось, будто большая карета, запряжённая шестью бурыми лошадьми, подъехала вон туда, под наши окна, и стала на лужайке за рвом.

– А почему не у парадного подъезда? – удивилась мадам де Гру.

– Право, не знаю. Она остановилась, и вы стали в неё садиться. Я смотрела в окно и видела, как вы входите один за другим: вы, тётушка, дядя, кузен с кузиной, господин шевалье.

– А ты сама разве в неё не села? Это довольно забавно.

– Я была в своей комнате. Дверь была заперта снаружи, на окнах решётки, так что я никак не могла выбраться. Боже, какой ужас меня охватил! Я кричала вам, но вы меня не услышали. Я металась по комнате, пыталась протиснуться между прутьев оконной решётки. Мне казалось, что меня оставили одну в замке, что все обо мне забыли. Карета тронулась, съехала с лужайки – была ночь, горели фонари, и я видела, что трава серебрится от инея. Я вновь попыталась вылезти в окно, насилу протиснулась, спустилась по плющу, – право, не знаю, как мне это удалось. Побежала по холодной мокрой траве и нагнала карету за поворотом, перед самым спуском. Подпрыгнула, ухватилась за дверцу обеими руками, прокричала вам, чтобы меня впустили. Ах, сейчас расскажу вам самое страшное. Знаете, кто сидел в карете? Это были не вы, а призраки – много призраков. О боже! Это было ужасное зрелище. Я отшатнулась, упала навзничь на траву и проснулась.

Впервые, забыв свой страх перед бабушкой, Леонора присела на корточки у её кресла и зарылась лицом в её платье из грубого сатина. Мадам де Гру посмотрела на внучку с улыбкой, ласковой и в то же время презрительной.

– Удивительный сон, ничего не скажешь, – усмехнулась она. – Однако в нашем роду не принято предаваться страхам, будь то во сне или наяву. Дорогая Леонора, утешься. О твоей безопасности позаботятся. Когда мы отправимся на чужбину, о тебе, разумеется, не забудут. Никто не оставит тебя в замке. Глупенькая, наберись мужества и научись смеяться над своими снами. А ну-ка, встань, сюда кто-то идёт.

– Вы никому не расскажете, мадам? – поднимаясь, спросила Леонора.