– И что с того? Я не Робеспьер, который заламывает руки при первом поражении. Я сколько раз проходил через это, побеждал, терпел неудачи, снова побеждал. Были времена, – говорит он Люсиль, – когда он знавал одни поражения.

– Неудивительно, что он так предубежден против них.

– Плевать на его предубеждения, – говорит Дантон. – Чертов комитет поглядывает на меня через плечо. Одна ошибка, и они останутся снаружи, а я окажусь внутри.

Воинственная речь. И все же он уже не тот, каким она знала его в былые времена. Одни говорят, Дантон так и не оправился после болезни, но Люсиль так не думает. Другие утверждают, что счастливый второй брак его смягчил, но Люсиль знает цену этой романтической чепухе. Она считает, именно первый брак подкосил Дантона. После смерти Габриэль он утратил былую жесткость. Это трудно объяснить словами, и Люсиль надеется, что ошибается, ибо грядут времена, когда жесткость ему потребуется.

Наше положение таково: Робеспьер добился восстановления Камиля в якобинском клубе. Добился ценой унижения на трибуне, почти рыданий перед смущенными якобинцами. Хихикая про себя, Эбер разглагольствует в своей газетенке о «некоем заблуждающемся человеке», который защищает Камиля из каких-то ведомых лишь ему одному соображений.

Клуб кордельеров ищет законный способ запретить Камилю упоминать свое название в памфлетах. Впрочем, смысла в этом никакого, ибо Десенн отказывается печатать новые выпуски, а другие издатели, как бы ни манили их тиражи, не осмеливаются.

– Пойдемте со мной к Робеспьеру, – говорит Дантон Люсиль. – Ну же! Берите малыша, закатим душераздирающую сцену. Полное примирение. Притащим с собой Камиля, заставим извиниться самым милым образом, вы примете вашу позу идеальной республиканской семьи, Максимилиан проявит должную строгость и назидательность. Я выступлю всеобщим заступником и не забуду дружески похлопать его по спине, чего он не выносит.

Она покачала головой:

– Камиль не пойдет. Он пишет.

– Что именно?

– Говорит, истинную историю революции. Тайную «Тайную историю».

– И что он намерен с ней делать?

– Вероятно, сжечь. На что еще она годится?

– К несчастью, что бы я ни говорил, от этого только хуже.

– Не понимаю, Дантон, почему вы так утверждаете. – Робеспьер читал – увы, своего любимого Руссо, – но сейчас снял очки. – Не понимаю, как какие-либо ваши слова… – Фраза замирает, он верен себе. На мгновение его лицо предстает голым и отчаянно усталым, затем он снова надевает очки, и лицо становится упрямым и непроницаемым. – Я могу сказать вам только одно. Прекратите общение с Фабром, отрекитесь от него. В противном случае я больше ничего не смогу для вас сделать. Если согласитесь, мы можем начать разговор. Примите главенство комитета во всех вопросах, и я лично гарантирую вам безопасность.

– Иисусе, – сказал Дантон. – Безопасность? Вы мне угрожаете?

Робеспьер разглядывал его с любопытством.

– Вадье, – сказал он. – Колло. Эбер. Сен-Жюст.

– У меня есть способы обеспечить свою безопасность, Робеспьер.

– Ваши способы погубят вас еще скорее. – Робеспьер закрыл книгу. – Будьте осторожнее, чтобы они не погубили Камиля.

Внезапно Дантон разъярился:

– Будьте осторожнее, чтобы Камиль не погубил вас.

– Что вы имеете в виду?

– Эбер разгуливает по городу, хихикает и рассказывает всем и каждому, что ваша дружба особенная.

– Разумеется, она особенная.

Он не понимает или отказывается понимать? Это его оружие, профессиональная, тщательно культивируемая глухота.

– Эбер продолжает расследовать частную жизнь Камиля.

Робеспьер выбросил руку вперед, ладонью к Дантону – жест вышел таким театральным, словно его обучал Фабр.

– Такой будет ваша статуя, – сказал Дантон, – именно в этой позе. Бросьте, вы понимаете, о чем я. Я знаю, во времена Аннетты вас не было, но ваш друг доставил нам немало веселых минут, днем домогаясь хозяйки в ее гостиной, а вечером предаваясь на острове Сите противоестественным утехам среди купчих и закладных. Вы не знакомы с мэтром Перреном? Разумеется, были и другие. – Дантон рассмеялся. – Сотрите это выражение с лица – никому в голову не придет, что Камиль мог положить на вас глаз. Ему по душе крупные некрасивые мужчины, охочие до женщин. Он хочет того, чего не может получить. Во всяком случае, так это видится мне.

Робеспьер потянулся за пером, затем передумал и оставил перо лежать на столе.

– Вы пьяны, Дантон? – спросил он.

– Нет. Не больше, чем обычно в это время дня. А что?

– Я решил, что вы пьяны. Это объяснило бы ваши слова. – За голубоватыми стеклами очков глаза Робеспьера метнулись к лицу Дантона, и тут же он отвел взгляд. Внезапно с его лица сошли все чувства, как кожу отделили от костей, а черты так истончились, что казались вырезанными в чистом воздухе. – По-моему, вы отклонились от темы. Мы говорили о Фабре. – И он снова потянулся к перу, как будто не мог с собой совладать.

(Робеспьер, частные дневники: «Дантон с презрением отзывался о Камиле Демулене, обвиняя его в тайном и постыдном пороке».)

– Итак, что вы решили? – Его голос звучал бесстрастно, словно Господь говорил со скалой.

– Чего вы от меня ждете? Я не отрекусь от Фабра, что за глупое слово.

– Он был вашим близким партнером. Непросто себя перебороть.

– Он был моим другом.

– Вот как, другом. – Робеспьер слабо улыбнулся. – Я знаю, как вы цените друзей; впрочем, осмелюсь заметить, он не подвержен порокам Камиля. На кону – безопасность государства, Дантон. Патриот должен ставить безопасность государства выше жены, детей и друзей. Сейчас не время разводить сантименты.

Дантон всхлипнул, и слезы брызнули у него из глаз. Он вытер лицо и поднял влажные пальцы. Пытался что-то сказать, но не смог.

(Максимилиан Робеспьер, частные дневники: «Дантон вел себя странно, проливая театральные слезы… в доме Робеспьера».)

– Это лишнее, – заметил Робеспьер. – И бессмысленно.

– Вы калека, – усталым, ровным голосом сказал наконец Дантон. – Не Кутон, а вы. Знаете, Робеспьер, что с вами не так? Вы никогда себя не спрашивали, что Господь упустил, создавая вас? Я привык смеяться над вами, говоря, что вы импотент, но вам не хватает не только яиц. Я порой спрашиваю себя, вы настоящий? Вы ходите, говорите, но бьется ли в вас жизнь?

– Я живой. – Робеспьер посмотрел в пол. Словно нервный свидетель в суде, соединил кончики пальцев. – Живой. Уж какой есть.

– Что случилось, Дантон?

– Ничего не случилось. Мы не договорились насчет Фабра. Разговор, – он задумчиво опустил кулак на ладонь, – не принес результата.

Пять тридцать утра, улица Конде: в дверь заколотили, и Аннетта, не желая ничего слышать, натянула одеяло на голову. В следующее мгновение она села, резко проснувшись. Затем вскочила с кровати: что там, что случилось?