– Как обычно.

– Он не показался тебе расстроенным? Больным?

– Нет, не показался.

– Господи, – промолвил Робеспьер. Мягким, усталым движением он снял вспотевшую ладонь с дверной ручки и вытер скрюченные пальцы о рукав. – Мне нужно вымыть руки.

Дверь за ним мягко закрылась. Элеонора спустилась, вытирая лицо кулачком.

– Я сказала ему. Он не хочет вас видеть.

– Вероятно, считает, это ради моего же блага? – Камиль нервно рассмеялся.

– Думаю, вы поймете его чувства. Вы использовали его привязанность к вам, чтобы заставить поддержать политику, с которой он не согласен.

– Не согласен? С каких это пор?

– Возможно, после вчерашней неудачи. Думайте сами. Он ничего мне не рассказывает, а я мало смыслю в политике.

В его глазах застыло подлинное страдание.

– Хорошо. Проживу без его одобрения. – Он двинулся к двери. – До свидания, Корнелия. Вряд ли теперь мы будем видеться часто.

– Почему? Куда вы идете?

Стоя в дверном проеме, он неожиданно обернулся: притянул ее к себе, просунул руку под грудь и поцеловал в губы. Во дворе двое рабочих стояли и смотрели на них.

– Бедняжка, – промолвил Камиль и легонько толкнул ее к стене.

Глядя ему в спину, она приложила к губам тыльную сторону ладони. Еще несколько часов Элеонора будет чувствовать под грудью давление его горсти и, стыдясь своих мыслей, думать, что у нее никогда не было настоящего любовника.

Письмо Камилю Демулену, одиннадцатое нивоза, год второй:

Я не фанатик, не ярый поклонник и не любитель говорить комплименты, но, если я вас переживу, я закажу вашу статую и вырежу на ней: «Злым людям хотелось бы заставить нас признать, что свобода – это грязь и кровь. Камиль заставил нас полюбить ее, изваянную из мрамора и украшенную цветами.

– Конечно, это не так, – сказал он Люсиль, – но я аккуратно спрячу это письмо среди своих бумаг.

– Вижу, вам нелегко далось решение прийти и поговорить со мной, – сказал Эро. – Могли бы развернуться и пойти в другую сторону. Я, как Барнав, начинаю чувствовать себя объектом вашего милосердия. Кстати, знаете, вернулся Сен-Жюст.

– Ох.

– Возможно, сейчас не лучшее время, чтобы дразнить Эбера?

– Мой пятый памфлет почти готов, – сказал Камиль. – Я избавлю публику от его пустой, вызывающей и непристойной брани, даже если это будет моим последним деянием.

– Хорошо бы так, – невесело улыбнулся Эро. – Знаю, вам многое дозволено, но Робеспьер не любит поражений.

– Зато он не чужд милосердия. Да, это была неудача. Найдем другой способ.

– Какой? Думаю, для него это больше, чем неудача. У него нет реальной власти, разве что только в умах патриотов. Почти нет друзей. Он взял в трибунал нескольких старых соратников, но среди них нет ни министров, ни генералов – он никогда не придавал значения чинам. Его власть основана только на авторитете, и он это знает. Если он потерпел поражение единожды, то почему бы этому не случиться снова? Что их остановит?

– Зачем вы меня пугаете?

– Ради удовольствия, – холодно ответил Эро. – Я никогда вас не понимал. Вы играете на его привязанности, хотя он всегда заявлял, что патриот должен поступаться личным.

– Все мы так говорим, что нам остается? Но это только слова.

– Камиль, зачем вы сделали то, что сделали?

– А вы не знаете?

– Не имею ни малейшего понятия. Захотели вновь привлечь внимание публики?

– Вы и впрямь так думаете? Говорят, мои последние выпуски отличаются изысканным слогом и я никогда не писал лучше. Думаете, я горжусь своими тиражами?

– На вашем месте я бы гордился.

– Да, памфлеты имеют грандиозный успех. Но успех меня больше не радует. Я устал видеть вокруг несправедливость, неблагодарность и зло.

Отличная эпитафия, подумал Эро, если ты в ней нуждаешься.

– Как бы то ни было, передайте Дантону – хотя я сознаю, что сейчас моя поддержка скорее обуза, – что я полностью поддерживаю кампанию за милосердие.

– Мы с Дантоном не в ладах.

Эро нахмурился:

– Не в ладах? Камиль, что вы с собой делаете?

– О! – Камиль откинул волосы со лба.

– Вы снова нагрубили его жене?

– Нет, отнюдь. Святые небеса, мы же всегда поступались личным!

– Тогда из-за чего вы поссорились? Какая-то мелочь?

– Все, что я делаю, такая мелочь, – неожиданно грубо ответил Камиль. – Разве вы не видите, как я слаб, как мелок? Хотите передать ему что-нибудь еще, Эро?

– Только что он напрасно тянет время.

– Боитесь, что не успеете воспользоваться плодами политики милосердия?

– Каждый день кто-то не успевает.

– Думаю, у него найдется объяснение. Все эти тайные коалиции… Фабр считает, я знаю о Жорже все, но это не так. Не думаю, что способен понять его до конца. Никто не способен.

– Порой вы говорите как Робеспьер.

– Это долгий союз. Только на него я и рассчитываю.

– Утром я получил письмо от коллег по комитету, – сказал Эро. – Меня обвиняют в том, что я передавал австрийцам наши секреты. – Его рот дернулся. – Документальные доказательства, прежде чем они будут переданы суду, еще требуют уточнения, но это не станет препятствием для Сен-Жюста. Он пытался подсидеть меня в Эльзасе. Я не глуп, но его мне не переиграть. К тому же это бессмысленно.

– Вам не повезло родиться тем, кем вы родились.

– Вы правы. Я намерен подать в отставку. Можете передать это Жоржу. Да, и пожелайте ему всего наилучшего в новом году.

Сен-Жюст. Кто платит Камилю, чтобы он это писал?

Робеспьер. Нет, нет, вы не понимаете. Его так потрясли последние события…

Сен-Жюст. Надо отдать ему должное, актер он превосходный. Похоже, он многое от вас перенял.

Робеспьер. Почему вы вечно обвиняете его в недобросовестности?

Сен-Жюст. Взгляните правде в лицо, Робеспьер. Либо он недобросовестен и контрреволюционно настроен, либо слишком мягок и контрреволюционно настроен.

Робеспьер. Как ловко у вас получается. В восемьдесят девятом вас здесь не было.

Сен-Жюст. У нас новый календарь. Никакого восемьдесят девятого не существует.

Робеспьер. Вы не вправе судить Камиля, вы ничего о нем не знаете.

Сен-Жюст. Его поступки говорят сами за себя. К тому же я знаю его много лет. Он долго маялся, пока не нашел свою нишу литературной проститутки. Он готов продаться любому, кто заплатит больше, в этом у них с Дантоном так много общего.