– Ничего из услышанного не объясняет твое горячее желание обыскать дом Билла.

– Вероятно, я просто люблю рыться в чужих вещах.

Целую минуту Тинчфилд сидел не шелохнувшись и наверняка раздумывал, не издеваюсь ли я, а если издеваюсь, как к этому относиться.

– Сынок, а это тебя не заинтересует? – Он вытащил из кармана куртки сложенную в несколько раз газету и осторожно развернул.

Приблизившись к столу, я увидел тоненькую золотую цепочку с крошечным замком, аккуратно перерезанную, судя по всему, кусачками. Цепочка была короткой, длиной дюйма четыре, максимум пять, а закрытый замочек – не крупнее самих звеньев. И на цепочке, и на газете белел порошок.

– Как думаешь, где я ее нашел? – поинтересовался Тинчфилд.

Смочив палец слюной, я подцепил немного порошка и попробовал.

– В мешке с мукой, другими словами – на кухне. А ваша цепочка, вообще-то, не цепочка, а ножной браслет. Некоторые носят их не снимая. У того, кто снял этот, ключика явно не имелось.

Ласково на меня взглянув, Тинчфилд откинулся на спинку кресла, похлопал огромной ладонью по колену и флегматично улыбнулся сосновому потолку. Я покрутил сигарету в руках и снова опустился на стул.

Тинчфилд аккуратно завернул браслет в газету и спрятал в карман.

– Пожалуй, это все, если, конечно, ты не хочешь производить обыск при мне.

– Нет, не хочу, – признался я.

– Видимо, мы с тобой будем разгадывать загадки по отдельности.

– Билл сказал, у миссис Хейнз имелась собственная машина. «Форд», кажется.

– Угу, синий «форд» – купе. Его нашли неподалеку отсюда, в придорожных скалах.

– На предумышленное убийство не похоже.

– Вряд ли Билл что-то замышлял и планировал. Просто разозлился и задушил жену – разве трудно, с его-то силищей. Потом сообразил, что от тела нужно избавиться, и провернул все довольно ловко, а для одноногого инвалида даже блестяще.

– С брошенной машиной это больше напоминает самоубийство, запланированное и тщательно продуманное. Покончить с собой, но так, чтобы суицид выглядел как убийство и вина пала на неприятного тебе человека, отнюдь не ново. Тогда понятно, почему машину бросили неподалеку: возвращаться-то пришлось пешком.

– Билл бы тоже далеко не уехал: он привык к педалям с левой стороны, а машина его жены создала бы массу неудобств.

– Записку Берил он показал мне еще до того, как мы заметили тело. Да и к причалу мы по моей инициативе отправились.

– Сынок, думаю, мы с тобой поладим! Ну а Билл Хейнз… В глубине души он парень неплохой, вот только некоторые ветераны злоупотребляют привилегиями. Просидят три недели в военном лагере, а корчат из себя сраженных вражеской пулей героев. Цепочка та рваная была ему, похоже, очень дорога. – Тинчфилд подошел к двери и выплюнул пережеванный табак на улицу. – За шестьдесят два года я перевидал немало всяких странностей, но, на мой обывательский взгляд, прыгать в холодное озеро одетой, нырять под настил и ждать там смерти довольно странно. С другой стороны, раз уж я рассказываю все секреты, а ты молчишь, сообщу заодно, что несколько раз успокаивал Билла, когда тот напивался и колотил жену. Боюсь, присяжным все это не понравится, а если браслет сорвали с ноги Берил Хейнз, не миновать Биллу уютной газовой камеры. На севере штата как раз новый комплекс построили… Короче, нам с тобой, сынок, вполне можно отправляться по домам.

Я поднялся.

– А за рулем курить не советую, – добавил шериф. – Здесь это запрещено законом.

Послушно убрав сигарету в карман, я вышел на прохладный ночной воздух, а Тинчфилд погасил лампу, запер дом и спрятал ключи в карман.

– Где ты остановился, сынок?

– Собираюсь в «Олимпию», это в Сан-Бернардино, знаете?

– Да, место неплохое, но климат здешнему не чета. Слишком жарко.

– Мне жара нравится, – заявил я.

Мы зашагали к дороге, и Тинчфилд повернул направо:

– Моя машина чуть дальше к озеру. Спокойной тебе ночи, сынок.

– Доброй ночи, шериф. По-моему, Хейнз ее не убивал.

Тинчфилд даже не обернулся.

– Посмотрим, посмотрим, – спокойно проговорил он.

Я перемахнул через ворота, отыскал машину и покатил по грунтовой дороге мимо водопада. Выбравшись на шоссе, я свернул к дамбе и начал спускаться в долину.

По пути я решил, что жители Пумьей Вершины и окрестностей совершат большую ошибку, если не оставят констеблем Тинчфилда.

В половине одиннадцатого я добрался до Сан-Бернардино и припарковал машину на стоянке перед отелем «Олимпия». Достав из багажника дорожную сумку, я не успел сделать и четырех шагов, как коридорный в обшитых галуном брюках и белой рубашке с бабочкой освободил меня от груза.

Яйцеголовый администратор моей личностью не заинтересовался, и я быстро черкнул автограф в книге для посетителей.

На лифте размером со скворечник мы с коридорным поднялись на второй этаж и, сворачивая за бесконечные углы, прошли, такое ощущение, пару кварталов. С каждым шагом становилось все жарче и жарче. Наконец коридорный отпер дверь в крохотную комнатку с окном, выходящим в узкий двор-колодец.

Высокий худой коридорный безостановочно жевал и казался невозмутимым, как слон. Вот он поставил мою сумку на стул, раскрыл окно и замер, выжидающе глядя на меня блеклыми водянисто-голубыми глазами.

– Принеси нам имбирную шипучку, стаканы и лед, – попросил я.

– Нам?

– Ну да, ты же, надеюсь, пьющий.

– После одиннадцати могу себе позволить.

Я взглянул на часы:

– Сейчас десять тридцать девять. Если дам десятицентовик, смогу рассчитывать на «Премного благодарен, сэр»?

Ухмыльнувшись, коридорный щелкнул жвачкой и вышел, оставив дверь открытой. Я скинул пиджак, отстегнул кобуру, прочертившую на коже глубокие красные борозды, затем снял галстук, рубашку, майку и подставил грудь тянущему из открытой двери сквознячку. От сквознячка пахло горячим железом. Я боком протиснулся в ванную – иначе туда было не попасть, – обтерся холодной водой и вздохнул чуть свободнее. Высокий невозмутимый коридорный вернулся с подносом. Я вытащил бутылку, он закрыл дверь, смешал виски с шипучкой, и мы выпили. По загривку тут же потек пот, но мне все равно полегчало. Я сидел на кровати со стаканом в руках и внимательно изучал коридорного.

– Задержаться сможешь?

– Смотря для чего.

– Нужно кое-что вспомнить.

– Нет, тут я пас.

– У меня есть деньги на особые, так сказать, нужды. – Я вытащил из пиджака бумажник и разложил на кровати купюры.