– Лучше присядь обратно.

– Нет. – Райте помотал головой, отгоняя тошноту. – Нет. Только… дух переведу…

– Не поостережешься, из тебя дух вовсе выйдет.

– Нет. Здесь наши пути расходятся, Кейн. Вряд ли мы встретимся еще.

– Райте…

– Я бы хотел… – Он запнулся, покачал головой и начал заново: – Если бы я мог, не осквернив памяти моих родителей и памяти почтенного Крила, я бы… я бы хотел попросить прощения. Поблагодарить тебя. Но не могу.

– Малыш…

– Я не могу исправить сделанного.

– Никто не может.

На это Райте лишь кивнул и отвернулся, чтобы двинуться прочь.

Кейн поймал его за руку:

– Я с тобой, малыш, еще не прощаюсь.

Когда монах попытался выдернуть руку, Кейн набросил ему на запястье петлей цепь от кандалов.

– От-пу…

Райте замахнулся левой, грозя Кейну жгучим черным маслом.

Тот только фыркнул.

– Ну давай. Только что ты спас мне жизнь, а теперь готов прихлопнуть? Вперед.

– Что тебе нужно?

– Через пару минут мы оба, скорей всего, сдохнем, – ответил Кейн. – Но если нет – ты мне понадобишься.

– Для чего? – спросил Райте и сам изумился тому, как прозвучал его голос: не с презрением, как он пытался, но скорей с малой толикой надежды.

– Есть одна девочка… маленькая, золотоволосая, улыбчивая девочка шести лет. Она любит красивые платья и детские стишки и ходит в школу, как большая…

– Ты говоришь о Вере.

– Да. Ма’элКот приведет ее сюда. Я хочу, чтобы ты спрятал ее. Найди кого-нибудь, кто за ней присмотрит. – Он пожал плечами и отвернулся, горько скривившись. – Спаси ее.

– Я? Спасти твою дочь? – Райте был уверен, что ослышался. – А где будешь ты ?

Кейн поднял Косалл, скользнув взглядом по сверкающему лезвию.

– Нигде. Я буду мертв.

Он отпустил цепь, и та соскользнула с запястья монаха.

– Вот почему ты мне нужен.

– Я не обязан более исполнять твои приказы…

– Ага. Поэтому я не приказываю. Я прошу.

Райте только головой недоуменно покачал.

– И почему я должен заниматься этим ради тебя?

– Не ради меня. Ради нее. Ты знаешь, что они творили с ней. И знаешь, что будут творить. Ты сделаешь это, потому что иначе тебе придется жить, зная, что из-за тебя невинное дитя будет подвергаться насилию до самой смерти.

Горячий воздух царапал горло. Райте снова привалился к стене, оставляя на побелке пятна черной нафты.

– Но почему я? – взмолился он. – Я не меньше всех остальных виноват в ее мучениях. Я убил ее мать. Как можешь ты доверить мне жизнь своей дочери?!

Кейн взирал на него спокойно, пристально, бесстрашно.

– А кому еще?

«Действительно, кому?» – мелькнуло в голове у Райте, когда он доковылял до распахнутых дверей повозки. Девочка сидела в инвалидной коляске в тени откидной двери. Рядом двое рослых артан в отполированных до блеска шлемах удерживали коротко стриженную седую старуху – рыдая и крича, она билась в равнодушных руках, то умоляя, то разражаясь проклятиями на неведомом монаху языке.

А в глубине кареты, сливаясь с тенями, горбилась знакомая Райте тварь: изможденная, иссохшая аллегория глада. Сердце монаха чуяло тварь. Взгляды их встретились, и они узнали друг друга.

В глазах чудовища стоял голод. В глазах Райте – лед.

Один из артан в зеркальных масках жестами показал Райте, как снять колеса со стопора. Взявшись за рукоятки над спинкой кресла, он вытолкнул дочь Кейна на свет.

Я смотрю, как они уходят: Райте волочит коляску по улице Мошенников, медлит мгновение, прежде чем скрыться за углом храма Шентралле-Вестника, в последний раз смотрит мне в глаза и кивает на прощание.

Скрывается из глаз вместе с моей дочерью.

Жаль, что с Верой я не смог попрощаться.

– Итак, ты получил свою дочь и жизни своих сторонников. Но не в них величайший мой дар тебе, – экспансивно грохочет Ма’элКот, простирая ко мне руку. – Величайший мой дар в том, что я выкупаю твою капитуляцию. Я дозволяю тебе явиться ко мне с достоинством. Скорей сделка, нежели капитуляция: отданное в обмен на взятое. Сим я свидетельствую в веках о своей любви к тебе, Кейн: да будет сие записано во…

Я посылаю тонкую струйку черной Силы в спинальный шунт и встаю.

Ма’элКот замолкает, прищурившись.

– Ты научился новым фокусам, – одобрительно урчит он. – Что ж, встретимся, как мужчины, лицом к лицу, дабы сдать меч. Должен похвалить твое актерское чутье: скорей Грант и Ли при Аппоматтоксе, чем Брут у подножия Ант…

Я наставляю на него острие Косалла.

– Ты слишком много болтаешь.

Ма’элКот запинается, сморщившись, будто прикусил лимон; он ненавидит, когда ему не дают блеснуть эрудицией.

Я скалю зубы.

– Мы с тобой оба знаем, что сейчас должно случиться. И капитуляция тут вовсе ни при чем.

Улыбка его устаканивается, из театральной гримасы преобразуясь в довольную усмешку. Ноги попирают землю, врастая в нее корнями. Плечи опадают на два пальца, вздуваясь валунами под модным костюмом.

Фантазм прикованной к Роверу Веры рассеивается, оставляя по себе облачко пыли в солнечных лучах.

– Да, – рокочет он.

– Тогда заткни пасть. К делу.

Он разводит руками.

– Вперед.

– Ага.

Райте торопливо катил коляску по первому переулку на север от Божьей дороги, переходя на рысь, напирая на рукоятки, насколько осмеливался на неровной дороге. Девочку болтало на ремнях в полудреме. Силы стремительно покидали монаха, но он мог держаться на ногах, опираясь на то же кресло, а идти им оставалось недолго.

Разрушенный храм оседал на глазах. Перекошенная стена бросала поперек улицы глубокую тень, в которой поджидал монаха Орбек вместе с двоими перворожденными-лекарями из «Чужих игр». Райте толкнул коляску к ним, задыхаясь и едва не падая.

– Они… согласились? – прохрипел он.

Перворожденные, естественно, не доверяли ему – и не без причины, учитывая отношение Монастырей к Народу; Райте едва уговорил их подождать Орбека и потолковать с ним.

– Они помогут? Послали за…

– Как ты просил, монах, – ухмыльнулся Орбек сквозь бивни.