В преамбуле, ссылаясь на Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, автор почти по-марровски заявляет о необходимости изучения языка «в его соотношении к мышлению», а изучения истории языка – «в тесной связи с историей культуры, говорящего на нем народа». Но затем Чикобава заявил, что в последнее время в различных изданиях, в том числе и в «Правде», были опубликованы материалы, в которых, по его мнению, марксизм-ленинизм в языкознании подменялся марризмом. В то же время среди советских лингвистов нет единого мнения о плодотворности языковедческих построений Марра. Он отметил, что еще в 1940 году директор Института языка и мышления АН СССР им. Н. Я. Марра и «ближайший ученик Марра» академик И. Мещанинов отказался от применения поэлементного анализа, сказав, что «анализ слов современной речи по элементам ничего не дает». Однако совсем недавно, в 1949 году, замдиректора того же института доктор Г. Сердюченко вновь заявил о необходимости проведения подобного анализа. Конечно, продолжал автор, Марр в свое время сделал большое дело, борясь с «идеалистической лингвистикой», но он так и «не смог подняться до глубокого понимания сути марксизма-ленинизма, ему не удалось овладеть методом диалектического материализма и применить его в языкознании». Отсюда, утверждал Чикобава с одобрения Сталина, происходят все ошибки Марра.

Я большую часть жизни прожил в советскую эпоху, учился в советском вузе и в аспирантуре одного из исследовательских институтов Академии наук СССР, но ни тогда, ни тем более сейчас (2012 год) я так и не понял, что собой представляет «диалектический метод», и тем более не представляю, каким образом он может быть применен в какой-либо науке. На протяжении десятилетий профессора философии и «научного коммунизма» жевали бессмысленную жвачку перед многомиллионной молодежной аудиторией (и не только перед ней), тратя свои и чужие годы жизни на псевдообучение псевдонауке. «Диалектический метод познания», так же как «исторический и диалектический материализм» и масса других псевдофилосфских терминов, служил в качестве идеологического мусора, которым забивали любой канал, через который могла бы просочиться живая мысль. Для советских же идеологов разных времен, и в особенности для Сталина, с помощью этих понятий при желании все можно было объявить «антимарксистским», «метафизическим» и «реакционным» или, наоборот, истинно «прогрессивным» и передовым. Подобные словоформы можно было опорожнять или вновь заполнять по мере необходимости любым содержанием. Если Марр (как и многие ученые старшего поколения) в начале 30-х годов только учился такому диалектическому «ремеслу», то более молодой Чикобава и другие участники дискуссии к 1950 году вполне уже им владели.

В первом разделе статьи Чикобава изложил свое понимание яфетической теории. Он выделил в ней учение о яфетических языках, их природе и происхождении, а затем общелингвистические принципы академика Марра. Кратко проследив этапы развития яфетической теории от момента установления родства грузинского языка с семитическими и до момента распространения этого понятия на значительную группу до индоевропейских языков, объединенных Марром в «третий этнический элемент Средиземноморья» (первые два – это индоевропейский и семитический). Именно здесь Чикобава ловит Марра, как ему казалось, на противоречии: если грузинский язык входит в яфетическую группу, то какими образом он может быть отнесен в то же самое время к семитическим языкам? – задавал он вопрос. Чикобава готов был принять яфетическую теорию в ее раннем варианте именно потому, что грузинский язык попадал в особую яфетическую языковую семью и на него не падала «тень» семитизма. Поэтому до 1920 года теория Марра была хороша, но, продолжал далее Чикобава, Марр стал бесконечно расширять круг яфетических языков, заявив, наконец, что это вовсе и не языковая семья и что поэтому «генеалогическая классификация заменяется стадиальной классификацией. Место истории занимает палеонтология речи». Последняя, с ее четырехэлементным анализом и единством языкотворческого процесса, и стала главным объектом критики автора. Особенно возмутило Чикобаву такое заявление Марра: «Язык такая же надстроечная общественная ценность, как художество и вообще искусство». «По нашему мнению, – продолжал он, – ставить знак равенства между художеством (вообще искусством), с одной стороны, и языком, с другой стороны, как надстроечными категориями никак нельзя». Но, несмотря на это, язык все же правильно отнесен Марром к надстройке. Это противоречивое утверждение Чикобавы Сталин не убрал из его статьи (или Чикобава в данном случае проявил упрямство?), но взял себе на заметку для своего будущего выступления. О том же, почему Марр отнес язык к тем же общественным ценностям, что и «художество», рассмотрим позже в связи с анализом теории «символических форм» философа Эрнста Кассирера.

Следует отметить пассаж Чикобавы, в котором критиковались взгляды Марра на общность и различие древних и новых грузинских и армянских языков, на классовый характер всех языков мира и в особенности на классовость языков первобытных племен. Именно здесь и была вставлена фраза Сталина о том, что классовых языков не бывает, а «есть только языки национальные». Затем Чикобава раскритиковал марровскую теорию происхождения общечеловеческого языка через стадию языка жестов, к стадии звуковой речи с вставкой Сталина о том, что подлинным человеческим языком может быть только звуковой язык и что язык жестов языком не является. Поскольку, продолжал Чикобава, согласно классикам от Маркса и до Сталина, основная функция языка состоит в том, чтобы быть «средством общения», то заявление Марра о «магической» функции звуковой речи на самых ранних этапах ее зарождения является антимарксистским. Также немарксистским было заявление Марра о необходимости принятия искусственных мер для ускорения глобального единства общечеловеческого мирового хозяйства и общемирового языка будущего. Как раз здесь Сталин дописал: «Как известно, марксисты понимают это дело несколько иначе…»

В следующем обширном разделе статьи Чикобава, усиливая нажим, по второму кругу вновь подверг критике идею глоттогонии как таковую, стадиальную теорию развития общечеловеческого языка, элементный анализ, идею сосуществования языков разных стадий развития (формаций). В последнем случае он сослался на тот же пример, на который ссылались марристы, взятый из истории складывания современных западноевропейских языков, но в прямо противоположном смысле. Чикобава заявил: «Народная латынь не существует рядом с итальянским языком, ведущим начало от народной латыни». Конечно, он не мог знать, что в 1940 году замечательный советский философ и литературовед М. М. Бахтин, испытавший влияние Марра, закончил книгу о творчестве Франсуа Рабле, центральной мыслью которой как раз и была история сосуществования и борьбы народной латыни с нарождавшимися новыми языками народов Европы. Книга Бахтина была впервые издана лишь в 1965 году.

Наконец, Чикобава обвинил Марра и его последователей в том, в чем они обычно обвиняли представителей компаративистского направления в лингвистике. Поскольку Марр распределил все языки по стадиям развития и наиболее древние из них, в частности китайский язык, он отнес к «окаменелостям», несущим на себе «печать отставания», то, замечал Чикобава, «теория акад. Н. Я. Марра утверждает исключительное превосходство индоевропейских и семитических языков; никакие другие языки не достигли той ступени, на которой оказались индоевропейские языки – все другие застыли на более или менее ранних, архаичных ступенях». Здесь сохранилась сталинская вставка о безусловно прогрессивном развитии современного китайского языка. В конце этого раздела Чикобава высказал свое кредо, свое понимание принципов развития языков: «Научное материалистическое понимание стадиальности возможно только в том случае, – заявил он, – если стадии будут прослеживаться в развитии каждой системы языков, в развитии каждого языка». В последующие годы он будет усиленно продвигать идею изолированного стадиального изучения отдельного языка, вне каких-либо внешних влияний, но серьезной поддержки в научных кругах не получит.