Трепеща, они так и поступили. Последовал еще один поток брани; генерал кричал, что разобьет оковы народа Венеции точно так же, как он уже сделал это с другими народами. Ему известно, что сейчас страной правит горстка дворян и что Совет восьмисот (sic) не собирался уже три недели. (Похоже, что и Донато, и Джустиниани были искренне удивлены его неведением или неверным информированием о том, что происходило в Венеции.) Если республика желает избежать уничтожения, продолжал Наполеон, то тех немногих, кто использует власть для возбуждения враждебности по отношению к Франции, следует немедленно предать суду. Отчаявшиеся посланники неразумно намекнули, что Венеция могла бы предложить ему «компенсацию иного рода», но это лишь вызвало у Бонапарта новый приступ гнева. Все богатства Перу, громогласно заявил он, не помешают ему отомстить за своих людей.

Венецианцы поняли, что говорить больше не о чем. Собрав остатки достоинства, они в печали и страхе удалились.

Когда отчет Донато и Джустиниани о первой встрече с Бонапартом достиг Венеции, дож Манин и синьория уже знали, что республика обречена. Война неизбежна, дальнейшие переговоры невозможны, материковая часть страны практически потеряна; единственная надежда уберечь от разрушения сам город заключалась в том, чтобы подчиниться требованиям завоевателя. Требования эти были ужасны: отречение от власти всей олигархии, отказ от государственного устройства, просуществовавшего более тысячи лет, и замена его демократией. По сути, это была революция, но инициированная сверху теми, кто должен был стать ее главными жертвами, – то есть самоубийство государства.

Но как же следовало совершить это самоубийство? Его нельзя было провести конституционным порядком, через сенат, в котором подобное предложение встретило бы яростное сопротивление; дебаты продлятся много дней, и задолго до их окончания французы окажутся в лагуне. В любом случае – что толку от обсуждений, если это решение неизбежно, и к чему соблюдать конституцию, если она все равно будет отменена? Сенат собрался 29 апреля, чтобы провести некоторые формальные процедуры, не представлявшие особого интереса или важности. Покончив с этим, сенаторы разошлись, как обычно. Больше сенат не собирался.

На следующий день, ближе к вечеру, дож созвал особое совещание. Помимо него и шести советников, на нем присутствовали главы Совета сорока, все члены Совета мудрых, включая уходящих в отставку Savii del Consiglio, главы Совета десяти и три авогадора. Несмотря на то что подобное собрание было в высшей степени неконституционным, 42 его участника представляли все основные органы исполнительной власти, а значит, его моральный авторитет был довольно высок. Никто не надел официальных одеяний – все были в черном: «Черный совет» (Consulta Nera), как его назвали позже, был единственным органом, принимавшим решения в последние дни республики.

Большой совет, однако, продолжал существовать, и 1169 его членов все еще являлись источником политической власти в Венеции. Его нельзя было проигнорировать, как сенат, поэтому первым решением «Черного совета» стало собрание Большого совета следующим утром на срочное заседание, на котором сам дож официально сообщит совету об ультиматуме Бонапарта и будет просить его одобрения предложенных мер. Участники «Черного совета» все еще обсуждали точные формулировки резолюции, когда внезапно прибыла депеша от Томмазо Кондульмера, написанная на его флагманском корабле у Фузины; в ней он сообщал, что первые французские солдаты прибыли на берега лагуны и уже сейчас устанавливают тяжелые орудия в пределах досягаемости города. Эта новость произвела драматический эффект. Все пришли в ужас; кто-то ударился в панику, кто-то потерял самообладание и разрыдался. Франческо Пезаро, до этого являвшийся одним из самых мужественных и твердых сторонников жесткого курса по отношению к французам, открыто объявил о своем намерении бежать в Швейцарию. Сам дож тоже подавал не особенно поучительный пример: он расхаживал по комнате, ломая руки и повторяя слова, которые не мог забыть всю оставшуюся жизнь: «Сегодня ночью мы не будем в безопасности даже в своих постелях» («Stanotte non siamo sicuri nèanche nel nostro letto»).

Однако ночь прошла достаточно спокойно, а на следующее утро, 1 мая, Большой совет собрался, как и было решено, во Дворце дожей, который тогда находился под усиленной охраной работников Арсенала и войска из Далмации. Дож Манин, «со смертельно бледным лицом, залитым слезами»[389], поднялся на возвышение и сразу предупредил собравшихся, что его эмоциональное и физическое состояние может помешать ему закончить даже ту небольшую речь, которую он подготовил. Затем он в простых и печальных словах описал обстоятельства, в которых оказалась республика, и предложил принять резолюцию, согласно которой два посланника – Донато и Джустиниани – получат указания сообщить Бонапарту о том, что все политические узники будут немедленно освобождены, а те, кто поднял оружие против французов, – наказаны. Посланникам также давались полномочия обсудить и прояснить, каких именно конституционных изменений требует генерал.

Дож не знал, что к моменту одобрения резолюции (598 голосов против 7, с 14 воздержавшимися) посланники уже возвращались в Венецию, а Бонапарт в тот же день издал манифест, в котором перечислялись пятнадцать отдельных доказательств враждебности венецианцев (большинство из них были пародией на правду) и официально объявил республике войну. Одновременно он отправил указание своему представителю в Венеции Лальману немедленно покинуть город, оставив поверенным в делах своего зловещего интригана-секретаря Виллетара. Другие директивы были направлены французским командующим в Италии, с приказом обращаться со всеми венецианцами как с врагами и удалять изображения льва святого Марка, где бы они ни появлялись.

С этого времени крушение происходило быстро. 9 мая Виллетар выдвинул ультиматум, в котором обозначил требования Бонапарта гораздо более подробно, чем ранее. Они были следующими:

Граф д’Антрег – самозваный посол Людовика XVIII, так и не признанный Венецией, – должен быть арестован и освобожден лишь после получения всех его бумаг и передачи их Директории в Париже.

Pozzi и piombi – тюремные камеры на первом этаже (выше уровня воды) и непосредственно под крышей Дворца дожей – должны быть немедленно открыты для осмотра народом, после выпуска из piombi последних трех политических заключенных[390].

Дела прочих заключенных должны быть пересмотрены, а смертный приговор отменен.

Далматинское войско должно быть расформировано и отправлено в отставку.

Охрану общественного порядка в городе должны осуществлять патрули под управлением специально созданного комитета, возглавляемого генералом Салимбени – бывшим венецианским главнокомандующим на материке, и прочих граждан, известных своими демократическими взглядами.

На главной площади водрузить Шест свободы.

Учредить временный муниципалитет из 24 венецианцев, к которым позже присоединятся делегаты из городов на материке, Истрии, Далмации и Леванта.

Издать манифест, объявляющий установление демократии и приглашающий население выбрать своих представителей.

Знаки отличия прежнего