правительства сжечь у подножия Дерева свободы, объявить всеобщую амнистию для всех политических преступников и установить свободу слова «с условием, что не будет обсуждаться прошлое либо деятели правительства».

Провести в соборе Святого Марка благодарственные службы.

Вызвать в Венецию 3000 французских солдат, чтобы они взяли под контроль Арсенал, крепость Сан-Андреа, Кьоджу и прочие стратегические точки, на которые укажет французский генерал.

Дворец дожей, Монетный двор и прочие важные здания передать под защиту гражданской охраны.

Венецианский флот (уж какой есть) должен быть призван в лагуну и помещен под совместное командование французов и муниципалитета, президентами которого станут Манин и демократический лидер Андреа Спада.

Всех венецианских послов за границей заменить «демократами».

Репутация Монетного двора и Национального банка гарантируется государством.

Для одобрения этих требований (больше не было влиятельных голосов, выступавших за сопротивление или хотя бы обсуждение) на пятницу 12 мая назначили собрание Большого совета. Вскоре после восхода солнца люди стали собираться на площади Святого Марка – так же, как они делали это бессчетное число раз за всю историю города. Правда, в прошлом они обычно собирались ради празднований или, в редких случаях, чтобы выразить недовольство или озабоченность. Никогда прежде они не собирались вместе из страха. К тому времени все понимали, что настал конец, однако никто ясно не представлял себе, какую форму он примет. Атмосфера была несвойственна Венеции – это была смесь неуверенности, замешательства и необъяснимых мрачных предчувствий. Среди рабочего люда было много тех, кто, в отличие от обладавших правом голоса правителей, считал, что республика, обречена она или нет, должна бороться за свое существование – они испытывали гнев, смешанный со стыдом, и не имели желания скрывать свои чувства. Группы таких людей бродили по улицам, крича «Viva San Marco!» и бросая оскорбления в адрес тех аристократов, что попадались им на пути. Возможно, отчасти по этой причине (хотя многие представители знати уже покинули город либо поспешили в свои загородные имения, чтобы попытаться спасти их от французской солдатни) в совете не хватило 63 человек для конституционного кворума 600 голосов.

Однако время для подобной скрупулезности прошло. Дож призвал собравшихся к порядку, оповестил их о выдвинутых Бонапартом условиях и поставил на голосование предложение, согласно которому «с высшей целью сохранить нетронутыми религию, жизнь и собственность всех возлюбленных жителей страны» олигархия должна уступить свою власть временному демократическому правительству. Когда дож закончил говорить, один из членов совета поднялся на кафедру, чтобы открыть дебаты: пусть их исход был предрешен, но у совета должен быть шанс высказаться. Однако, едва он заговорил, за стенами дворца послышались звуки пальбы.

Все пришли в полное замешательство. Для перепуганных членов Большого совета эти звуки могли означать лишь одно: начался народный бунт, которого они так долго опасались. Некоторые уже видели, как толпа разрывает их на куски, едва они покинут дворец, другим мерещились дни и недели, проведенные в pozzi и piombi, совсем недавно освобожденные от прежних обитателей, и гильотина на главной площади. У всех была одна-единственная цель – выскользнуть из дворца, переодевшись при необходимости, пока еще есть время. Через несколько минут был установлен источник стрельбы: часть далматинского войска, которое уводили по приказу Бонапарта, просто разрядила свои мушкеты в воздух в качестве прощального салюта городу. Однако уже началась паника, и утешения были бесполезны. Под настойчивые крики «Голосование! Голосование!» дебаты были остановлены, и оставшиеся законодатели Венецианской республики ринулись к ящикам для голосования, чтобы торопливо исполнить свой последний долг перед государством, на управление которым они притязали. Окончательный результат был таким: 512 голосов за резолюцию, 20 против, 5 воздержавшихся; однако мало кто из голосовавших остался, чтобы узнать результат. Оставив в зале слишком бросающиеся в глаза официальные одеяния, они тихонько выходили из дворца через боковые выходы, когда дож объявил резолюцию принятой при почти пустом зале. Венецианская республика прекратила свое существование.

Сам Людовико Манин не пытался бежать. Он практически единственный из всех сохранил спокойствие в общем гаме – возможно, из фатализма или от отчаяния, однако это спокойствие помогло ему сохранить достоинство даже тогда, когда рушилась последняя хрупкая конструкция республики. Во внезапно наставшей тишине, которая последовала за роспуском собрания, он медленно собрал бумаги и удалился в свои частные апартаменты. Там, отложив в сторону шапку дожа, он аккуратно развязал тесемки cufietta — плотно прилегавшей к голове белой льняной шапочки, которая надевалась под шапку дожа, и отдал ее своему камердинеру Бернардо Тревизану, произнеся печальные слова, которые как никакие другие символизируют падение Венеции: «Возьми, больше она мне не понадобится» («Tolè, questa no la dopero più»).

Эпилог

Было воскресенье 4 июня, Троица – день, который в прежние годы венецианцы привыкли праздновать со всей торжественностью и размахом, полагающимися для одного из больших церковных праздников. Однако в 1797 г. все было иначе. Потрясенные тем, что впервые за тысячелетнюю историю их город заняли иноземные войска, люди были не настроены веселиться. Тем не менее французский командующий генерал Луи Бараге д’Илье решил, что желательно устроить какой-нибудь праздник – хотя бы для того, чтобы улучшить моральное состояние местного населения, которое явно очень в этом нуждалось. Он обсудил это с руководителями временного муниципалитета, в чьих руках, под его зорким взглядом, ныне сосредоточилась высшая политическая власть новой республики; во время этого обсуждения были составлены планы для всенародного праздника (Festa Nazionale), на котором горожане впервые получат полную возможность публично приветствовать свою «демократию» и лежащие в ее основе звучные революционные принципы.

Те, кто скорее из любопытства, нежели ведомые энтузиазмом, пришли в то воскресное утро на главную площадь, уже привыкли к Шесту свободы – нелепо возвышавшемуся в центре площади огромному деревянному шесту, увенчанному символическим алым фригийским колпаком, который весьма напоминал шапку дожа. К нему прибавились три большие трибуны, возведенные вдоль северной, южной и западной сторон. На западной, предназначенной для 60 членов муниципалитета, красовалась надпись: «Свобода сохраняется через подчинение закону»; остальные две, предназначенные для французов и менее важных итальянских представителей власти, провозглашали, что «Зарождающуюся свободу защищают силой оружия, а упрочившаяся свобода ведет к всеобщему миру». Пьяццетту тоже украсили: между двух колонн у Моло натянули транспарант с восхвалением Бонапарта, одну колонну обернули черной тканью в память о храбрых французах, павших жертвами венецианской аристократии; первым в этом списке шло имя Жана Батиста Ложье.

После того как Бараге д’Илье и члены муниципалитета заняли свои места, заиграли оркестры – их было четыре, расположенные в разных местах площади, – и началась процессия. Первой