Не могу бросить письма — хочу еще шептать тебе, как люблю, что со мной делается, — хочу видеть тебя! Ах ты, растеряха — мне жаль твоих, незнаемых — сережек! Ну, прикажи ювелиру приготовить по уцелевшей! Пусть — _и_м_и_т_а_ц_и_я! Я хочу — «к_р_а_с_а_в_и_ц_у»! — тебя, — с «болтушками» (?) на ушках. Хо-чу! Вели! Не впервые это у тебя — терять сережки!609 На велосипеде еще было, когда ты соблазняла, «ведьмочка», — спутника, — и… доездилась. Э х, не было меня! Я отлично ездил — и — выносливо, по 50 верст, бывало! Совсем недавно (лет 10–12 тому) брал Ивика на передок. И мог делать по 30 км! (Это в 50-то с малым лет!610) И вот теперь… чувствовать то, и так, как могут разве 25-летние… по напряженности — так ярко, так осязательно… воображением! Я _в_с_е_ могу пережить — вплоть до… земных объятий… — тебя, со всеми черточками и ощущениями..! Дивятся мне, — правда! — каким чудесным даром памяти надо обладать, чтобы писать так, как Вы… эти «Именины»! Чудаки. Надо только быть _м_н_о_ю… — и тогда так просто. _С_а_м_о_ лезет. Оль, я люблю тебя, — прости, — но сейчас вот — так по-земному! Или — это зовы весны? Но пора бы им перестать действовать на меня!

Оль, только бы ты была здорова! Оль, что со мной? Сегодня, впервые после 5–6 мес. — физического покоя — спокойствия в отношении моей Ольгунки! — и это, конечно, — покой-то физический! — от болезни, в болезни: — я испытываю влечение «греховное»… Но вот — представь себе! — что значит быть равнодушно-хладным: 6-го день Рождения моего Сережечки, — меня посетила, я писал вчера тебе в открытке! — Елена Федоровна Федоровская, жена одного кинодельца611, который сидит как «подданный» одной из мелких южно-американских республик, признавших врагов Германии, — и поделом ему: не выбирай таких «друзей»! Она очень! заботилась обо мне в болезни. Ей 40–45 л., m-me Бовари, только постарше. На днях прислала мне сгущеного молока сладкого, из своего запаса. Очень милая, из староверческой семьи, вся наша, нестеровская, но со скрытым темпераментом Флёнушки («В лесах» Мельникова-Печерского612, — любишь, да? Я до сих лет люблю! эту эпопею). Ну, так вот, привезла свежих мимоз, я ее поил чаем под твоей елочкой. Она была очень мила, хорошо запудрена. Сегодня она причащалась. И вот, увидя меня, слушая меня, говорит нежно, — с большим чувством: «дайте, я поцелую Вас!» И я, так просто-легко, будто это сестра-друг, даю, и сам целую ее — трижды, у виска. И — н и-чего, ни малейшего «движения» во мне! — как и у нее, понятно. Ну, что, кто я для нее, — такой, _в_н_е_ жизни уже, ничей писатель?! Я же понимаю. Так это хорошо — просто — чисто — хладно вышло! А вот, о тебе думая, не… знаю… как я поцеловал бы тебя? Так? Но я не хочу — так. Но м. б. это во мне сейчас — преходящее —? Или — прилив новых сил? Мне грустно и смешно: в таком возрасте _т_а_к_ чувствовать!? Нет, мне стыдно. Должен же я понимать, что такой, как я, — уж слишком не подходящий для «любви готовятся дары»613 (Пушкин, «Руслан и Людмила»). Нет, чувство вкуса, чув-ство изящного — не _д_о_л_ж_н_о_ допускать сего. Я должен понимать. И я, конечно, — мимо, мимо _с_е_г_о! Быть смешным — плохо, но быть дико-глупо-смешным… — отвратительно. Но это мне не мешает открывать тебе потайное мое, это ведь уж не так смешно, правда?

Ну, Оль моя, целую все же, _в_с_ю… очень сокровенно, «в уме». Это же не смешно, по крайней мере — не так голо-смешно. Представь, мне 35 — только. В уме можно и 35. Да? Хочу скорей допереписать «Михайлов день». А сейчас за «Именины». Пишу их прямо «на-чисто».

Твой всегда Вань-Ваня

И. Ш.

[На полях: ] Прости, Ольгунка, на многое не ответил, но скоро _н_а_п_и_ш_у. Мне надо в эти два дня кончить «Именины»: читатели ждут!! И Юля ждет статью о стихах мужа. И все надо в эти два — три дня. Ванька

Ольга, ты так нужна мне! О, моя чудесная, моя же-н-щина!

Сколько конфет для тебя! Полон ящик! Всего. Как жду тебя!

Будет кто в Париже — пришли Bisma-Rex, это замечательное лекарство.

Олель, я с ума схожу от тебя, без тебя. Я х[очу] т.! Губоньки твои дай. О, мой цветик!

Прости, но я так хочу по-земному тебя любить! Оля, во мне просыпается страстное уже чувство — снова! — желание тебя! Значит — я здоров, если хочу тебя!

М. б., ты уже здорова? О, если бы! Я тогда буду весь светел. Оля, я так был потрясен, думал — нет тебя. Клянусь! Я не пережил бы тебя!! Клянусь!! Это странное чувство — онемения. Я окаменел. Я боялся тебе писать. Ольгушонок мой светлый, дай, Господи, чтобы ты выздоровела! Моя милая. Радость!

Твой сон — удивительный по подробностям: это твоя мысль в подсознании создавала _в_с_е. Это не рожденное еще — творческое. «Паникадило» — маленькая вещичка из серебряной сусали, в 6 свечечек, — 2–3 вершка кругом: я его подвесил под лампадку. Целую мою прелестную девочку Олю. Всю, до… милых бровок, до пальчиков на ножках. Спешу. Надо «Михайлов день». Мне стыдно — все недосуг.

Как я тебя жарко обнимаю… О, как целую, по-весеннему!

Люблю жарко. Твой Ваня

252

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

9 янв. 43 г. 9 утра

(Заканчивается и посылается 22 янв.)

Оль, вот продолжение «Михайлова дня»: Я пою, я счастлив тобой! Оль, напиши, что у тебя с твоим недомоганием? _В_с_е_ напиши, я все объясню докторше, я верю, что она установит и вылечит тебя. Ты _д_о_л_ж_н_а_ приехать!!! Ты увидишь, как она тебя в неделю вызволит из недуга! И ты ее полюбишь. Она — вся — в науке, — Господь послал мне избавление, — Пастаки — редкостные друзья, — вот чудесные..! Он знаменитый химик, тот, который мне моркови привез, — оба брата — хомяки, но столько в них скрытой любви..!!! Мне скоро — верю — пришлют миндаля, — у меня пока около кило, и еще орешки лесные, и я скажу Арине Родионовне — сделать мне лепешки ореховые, а сам буду делать миндальное молоко, я так его люблю, и люблю вспомнить детство, толочь, выжимать… только горького миндаля нет, досада… Я дал знать Ивану Александровичу614, что — был болен, и переводчице, — они, м. б. распорядятся, чтоб мне прислали миндаля… Жду из