понятия грамматических правил и синтаксических структур. Разумеется, в таких условиях трудно было рассуждать о теории языка или перевода[2047]. Информация о грамматике языка была включена в исходный код программы, что затрудняло возможности дальнейшего развития системы из-за приближения к пределу управления сложностью.

Впрочем, даже в таких условиях находилось пространство для теоретических споров. В Советском Союзе эти споры приобрели традиционно наиболее ожесточённый характер, их отголоски даже вылились на страницы научно-фантастической литературы. В повести братьев Стругацких «Попытка к бегству», написанной в 1962 г., один из персонажей назван структурным (и даже «структуральнейшим») лингвистом, а рассуждения о языке, а также работа лингвиста XXII в. с инопланетным языком являются одной из заметных составляющих сюжета. В рассуждении персонажей Стругацких можно найти множество отсылок к дискуссиям 1950–1960-х гг. Спор о структурализме в СССР в 1950-е гг. во многом вращался вокруг основного на тот момент вопроса машинного перевода — о принципиальной возможности автоматизации лингвистики. Можно ли в принципе при помощи формальных структур описать закономерности, существующие в живых, развивающихся языках?[2048]

В 1960 г., за два года до выхода повести Стругацких, на филологическом факультете МГУ было создано Отделение теоретической и прикладной лингвистики (вскоре переименованное в Отделение структурной и прикладной лингвистики, ОСиПЛ; ныне — Отделение теоретической и прикладной лингвистики, ОТиПЛ), объединившее ведущих советских специалистов в области обработки естественного языка. Современным лингвистам хорошо знакомы имена многих из этих исследователей. В их числе были уже упоминавшийся нами Владимир Успенский, Александр Кибрик, Юрий Апресян и Андрей Зализняк. Эти учёные стали создателями новых теоретических концепций в области лингвистики и даже целых научных направлений.

Трудно дать однозначный ответ на вопрос о том, повлиял ли и в какой мере повлиял отчёт ALPAC на развитие машинного перевода в Советском Союзе. Работы в этом направлении продолжались, однако область машинного перевода, по всей видимости, уже не рассматривалась государством в качестве приоритетной. Энтузиасты продолжали работу над системами машинного перевода, и, хотя эта работа велась вне фокуса пристального внимания общества, она начала постепенно принимать более структурированный характер. Важной вехой стало появление теории «Смысл ⇔ Текст» (ТСТ), предложенной Мельчуком и развитой при деятельном участии других советских лингвистов, среди которых отдельно следует упомянуть Александра Жолковского, а также Юрия Апресяна. ТСТ представляет язык как многоуровневую модель преобразований смысла в текст и обратно. Создатели теории формулируют ключевой постулат ТСТ следующим образом: «Естественный язык есть система, устанавливающая соответствия между любым заданным смыслом и всеми выражающими его текстами; соответственно, лингвистическое описание некоторого языка должно представлять собой множество правил, ставящих в соответствие всякому смыслу все тексты данного языка, несущие этот смысл».

Также среди важных особенностей этой теории можно назвать использование синтаксиса зависимостей, то есть такого способа представления предложений, в котором предложение рассматривается как иерархия компонентов, между которыми установлены отношения зависимости. Ещё один столп ТСТ — использование особого вида словаря, толково-комбинаторного, цель которого состоит в явном и исчерпывающем описании всей той информации, которой располагает средний носитель языка относительно отдельно взятого слова[2049]. Во второй половине 1960-х гг. ТСТ стала в нашей стране одной из основ экспериментальной лингвистики, хотя предлагаемые ею принципы расходятся с идеями, положенными в основу популярной во всём мире генеративной лингвистики.

Эта концепция обычно ассоциируется с именем американского лингвиста Ноама Хомского, в трудах которого она получила окончательное оформление. Однако, несмотря на большой авторитет Хомского в среде вычислительных лингвистов, неверно было бы полагать, что хомскианская лингвистика появилась на свет подобно Минерве из головы Юпитера.

Сам Хомский называл источником своих идей рационалистическую философию Рене Декарта и созданные под её влиянием так называемые картезианские грамматики, например знаменитую «Грамматику Пор-Рояля» — книгу, изданную в 1660 г. аббатами монастыря Пор-Рояль Антуаном Арно и Клодом Лансло. Мыслители XVII столетия занимались активными поисками универсальных свойств языка: под влиянием расширения межгосударственных связей и трудностей, связанных с процессом перевода, обрела популярность идея создания «всемирного языка», для чего, в свою очередь, нужно было выявить свойства, которыми обладают реальные языки. Хотя Хомский и использует термин «картезианские грамматики», картезианские идеи присутствуют ещё в работах ряда предшественников Декарта.

Именно в «Грамматике Пор-Рояля» Хомский находит в зачаточной форме один из наиболее фундаментальных принципов своей концепции, заключающейся в разграничении поверхностной и глубинной структур языка. Поверхностная структура соответствует только материальному аспекту (фонетике и грамматике), а глубинная — значению (семантике). Хомский пишет: «Глубинная структура соотносится с поверхностной структурой посредством некоторых мыслительных операций, в современной терминологии — посредством грамматических трансформаций».

Помимо картезианских грамматик, идейно концепция Хомского (как и некоторые другие течения в структурной лингвистике, например функционализм[2050], [2051], [2052]) восходит к трудам отца-основателя структурной лингвистики Фердинанда де Соссюра[2053].

Соссюр (кстати говоря, мы знакомы с его идеями только по отдельным статьям, единственной книге, законченной автором в возрасте 21 года и посвящённой первоначальной системе гласных в индоевропейских языках, а также текстам лекций, восстановленным позднее по конспектам студентов, — сам учёный считал, что представления его оформились недостаточно и нельзя даже помышлять об издании книги по интересующему его направлению[2054]) рассматривал лингвистику как часть более общей дисциплины, которую он предложил назвать семиологией. По его замыслу, семиология должна была стать наукой, изучающей жизнь знаков в обществе, являясь, в свою очередь, разделом социальной и, следовательно, общей психологии. Соссюр утверждал, что законы, которые откроет семиология, будут применимы и к лингвистике.

Центральным понятием семиологии по Соссюру является «знак» [signe] как неразделимое единство «означающего» [signifiant] и «означаемого» [signifié]. Соссюр анализирует отношения, складывающиеся между означающим и означаемым в языке, то есть между акустическими образами [sound-image] слов и олицетворяемыми ими понятиями [concept], и приходит к выводу, что в данном случае отношения между первыми и вторыми являются в значительной степени «произвольными», «немотивированными» (т. е. не имеющими естественной связи друг с другом). В этом Соссюр усматривает принципиальное отличие знаков от символов [symbole], поскольку символ никогда не бывает в полной мере произвольным[2055]: «Символ характеризуется тем, что он никогда не бывает полностью произвольным; он не является бессодержательным, ибо существует рудимент естественной связи между означающим и означаемым. Символ справедливости, весы, нельзя заменить каким-либо произвольным символом, например колесницей»[2056].

Впрочем, неверно было бы полагать, что Соссюр утверждает, что отношения между означающим и означаемым в языке всегда произвольны, как это полагали некоторые наиболее радикальные интерпретаторы идей учёного. Рассуждая об относительной и абсолютной произвольности, Соссюр прямо выступает против такого поверхностного толкования:

Механизм языка может быть представлен и под другим, исключительно важным