когда-то монетным двором. Их достоинство заключалось в том, что они находились довольно далеко от Ватикана, на улице, которая за Тибром шла от замка Святого Ангела до главной площади квартала иностранцев. Из этого несколько разрозненного ансамбля вице-канцлер построил богато украшенную резиденцию. Борджиа сделал свой дворец пышным и красивым с тайной мыслью, что когда-нибудь он станет папой.

Борджиа условным сигналом постучал в маленькую дверь, находящуюся в отдалении от большого портала, которая мгновенно открылась, ярко осветив грязную улицу. Он хотел пропустить Фьору вперед, но та еще не успела попрощаться со своим спасителем.

— Я не забуду твоего имени, — сказала она с теплотой в голосе. — Надеюсь, что еще увижусь когда-нибудь с тобой.

— Почему бы тебе не прийти ко мне однажды и вместе не посидеть за одним столом? — предложил Борджиа. — Ты ведь не такой дикий, каким хочешь казаться, и я знаю, что ты посещаешь некоторые дома..

— В таком случае тебе лучше забыть их, потому что эти дома принадлежат людям, у которых были или будут неприятности с Ватиканом. Инфессура в гостях у вице-канцлера церкви? Тебя сразу начнут подозревать, а уж меня-то точно. Во всяком случае, я сам себя начну подозревать.

— Запомни, однако, свободный человек, что этот дом — пристанище, которое тебе может однажды понадобиться.

— Запомни это сам, монсеньор! Надеюсь, что твой дом станет настоящим убежищем для твоей молодой спутницы… вот и все! Что же касается меня, то, если папа решит однажды убрать меня, я не буду прятаться и надеюсь, что смогу умереть как достойный римлянин. Смерть Петрония всегда была для меня примером, хотя он и не был республиканцем! Да хранят тебя боги, молодая женщина!

— Тебе, может, хочется назвать меня по имени? Так знай, что меня зовут Фьора.

— Спасибо, что ты открыла мне его, но через несколько часов мне будет известно о тебе все. Куда бы ты ни сбежала, голоса улицы дадут мне об этом знать.

Ночь поглотила его с его собаками, а Фьора наконец переступила порог дворца.

Жилище Родриго Борджиа не походило ни на какое другое.

Фьоре показалось, что она разом очутилась в одном из этих сказочных восточных дворцов, когда-то описанных венецианским путешественником Марко Поло и другими рассказчиками, которых она встречала у своего отца и которым удалось побывать у турецкого султана. От своей родной Испании кардинал перенял вкус к отделке из дорогих камней, к резным потолкам с позолотой, к фрескам на евангельские темы и ярким краскам.

Его герб — золотой бык с кардинальской шляпой наверху — был выбит над дверьми и на коже его роскошных кресел. Повсюду были дорогие ковры, мягкие подушки, стены, обтянутые парчой, кушетки, обитые самым дорогим атласом и бархатом. Золотая и серебряная посуда, кувшины и бокалы на сервантах и горках. Их было такое множество, что они утомляли взор. И Фьора, которая видела благородное великолепие палатки Карла Смелого, нашла, что этот дворец, не имеющий ничего общего с флорентийской элегантностью, немного походил на жилище нувориша.

Но сразу, когда Фьора только вошла, она почти ничего не заметила из всего этого великолепия. Она мечтала только о том, чтобы согреться, а в доме тепло. Высокая женщина с желтоватым цветом кожи сняла с нее мокрые и грязные одежды, обернула ее в простыню и сильно растирала до тех пор, пока Фьора не перестала стучать зубами. Затем, подняв ее с такой легкостью, словно Фьора была ребенком, она отнесла ее в большую кровать, такую мягкую, что молодой женщине показалось, что она нырнула в пух, накрыла ее шелковыми простынями, дала ей выпить отвар из трав, зажгла позолоченную ночную свечу у изголовья постели, задув предварительно все остальные, и бесшумно вышла из комнаты. Фьора моментально куда-то провалилась и полетела на крыльях к последнему прибежищу несчастных: в страну снов.

Когда Фьора в середине дня вернулась к печальной действительности, она чувствовала себя ужасно: ее била дрожь, горло болело, и она так громко чихала, что привлекла внимание женщины, которую она видела накануне. Вдобавок у нее разыгралась мигрень.

Прохладная рука легла ей на лоб, и женщина сказала недовольным тоном:

— Этого-то я и боялась! Ты простыла, несмотря на мои заботы, и у тебя температура. Родриго будет недоволен!

— Как он себя чувствует? — спросила Фьора и снова чихнула.

— Он чувствует себя, как всегда, отлично: несколько капель воды не могут повлиять на его отменное здоровье. У него сила как у быка на нашем гербе! — добавила женщина с внезапной экзальтацией, весьма удивившей Фьору.

Впрочем, и сама эта женщина была удивительным созданием и заинтересовала Фьору, несмотря на ее несколько замутненное сознание. Она была высокой и, возможно, такой же сильной, как и Борджиа, но только костлявая, с длинным лицом оливкового оттенка. Строгое платье испанской дуэньи, унылость которого немного скрадывала тонкая белая оборка вокруг высокого ворота, застегнутого красивой золотой брошью с жемчужинами, совсем не украшала ее. Черная вуаль прикрывала ее волосы, уложенные в прическу в виде башни. На кожаном поясе была подвешена связка ключей.

— Я хотела бы поблагодарить монсеньора, — сказала Фьора. — Вы думаете, я смогу сделать это сегодня?

— Он сказал мне, что придет повидаться с тобой сегодня вечером, — ответила женщина недовольным тоном. — Он даже приказал накрыть стол для ужина в этой комнате, и будет очень огорчен, увидев тебя в таком состоянии.

— После ночи, которую я провела, в этом нет ничего удивительного. И потом, я не так уж больна. У меня просто сильный насморк, и я надеюсь, что через пару дней он пройдет.

— Ты его не знаешь. Он не терпит болезней и больных.

И посмотри на себя! — добавила женщина, протянув ей зеркало с ручкой. — У тебя покрасневший нос, воспаленные веки…

Такой тебе нельзя показываться ему на глаза.

— Ну так и не покажусь! — проворчала Фьора, которую эта женщина начинала раздражать. Кроме того, Фьоре не нравилось, что та говорила ей «ты». — Скажите монсеньору, как обстоят дела, когда он вернется, и пусть он решит, стоит ли нам видеться.

— Там посмотрим! А пока надо сделать все возможное, чтобы вылечить тебя.

Она принялась за лечение со знанием дела: сначала дала Фьоре настой с медом и заставила ее проглотить кучу пилюль, сделать две ингаляции, после которых несчастная вся покраснела. Потом женщина собралась поставить ей клистир, от которого Фьора отказалась, собрав все свое мужество. Она не знала, прошла ли ее лихорадка, но почувствовала себя совершенно одуревшей, вдобавок у нее заболело сердце.

— Оставьте меня в покое! — крикнула она ей. — Вы убьете меня вашими лекарствами, потому что я