любовной связи с королем из многочисленной родни Эсфири мало кто посещал ее. Отдавшись всей душой Казимиру, она не нуждалась в обществе других и боялась, что появление родных могло пробудить в короле воспоминание о ее происхождении. Один лишь Левко изредка посещал ее и то, когда нужно было ее посредничество для защиты сынов Израиля. Она принимала живое участие в судьбах своих единоверцев, и они уважали ее и даже снисходительно отнеслись к тому, что она по желанию короля согласилась окрестить своих детей.

Когда Эсфирь, одинокая и не допущенная к ложу умирающего столь близкого ей человека, вышла из замка в сопровождении Кохана, единственного человека, пожалевшего бедную женщину, к ней подошел Левко, видимо, поджидавший ее.

Он знал, что теперь пришла его очередь взять под свое покровительство одинокую, осиротевшую женщину. Он понимал, что все, кто неблагосклонно смотрел на эту любовную связь короля, продолжавшуюся столько лет, теперь воспользуются его смертью, чтобы унизить женщину, от которой при жизни Казимира нельзя было оторвать, и лишить ее всего имущества. Левко считал себя обязанным придти на помощь этой женщине, не только потому что она была его родственницей, но и из уважения к памяти короля, которому он сам и его народ был так много обязан.

Несколько слов, произнесенным им на еврейском языке, остановили Эсфирь. Кохан, заметив Левко и находя, что Эсфирь более не нуждается в защитнике, вернулся в замок. Старик взял за руку молчавшую женщину и довел ее до стоявшей недалеко от замка повозки, ждавшей его. По дороге он ей что-то говорил, но он, вероятно, ничего не поняла, потому что шла за ним, как автомат, не сознавая, куда ее ведут. Левко усадил Эсфирь в повозку и приказал кучеру ехать в Лобзово.

Сидевшая в повозке старая служанка Эсфири закутала ее в плащ и всю дорогу крепко придерживала несчастную женщину, окаменевшую от отчаяния. В Лобзове дети спали, когда повозка подъехала к дому и с нее сняли мать в полуобморочном состоянии. Ее уложили в постель, и она несколько дней не приходила в себя. Из замка к ней не доходили никакие известия. Возможно, что у Казимира и появилось желание увидеть ее, но исповедник не уходил от ложа умирающего…

Перед самой кончиной короля к ней приехал старый Левко. Хотя он и знал, что горе ее неутешно, он поспешил привезти ей известия о последний распоряжениях Казимира, о которых он узнал от Вержинека и Сухвилька. Несмотря на возражения окружающих, король завещал детям имения Кутав, Южнич, Другне и кое-какие драгоценности на память.

Эсфирь выслушала это известие с таким холодным равнодушием ко всему, которое ею овладело со времени болезни короля…

Старик, видя, что слова его не произвели на Эсфирь никакого впечатления, неуверенный даже, поняла ли она его, пробыл недолго и уехал обратно, приказав слугам беречь свою госпожу. Не принимая пищи, на проронив ни слова, провела Эсфирь все время болезни короля. Дети робко подходили к ней, заговаривали, но все было напрасно. Казалось, она ничего не видела и ничего не чувствовала.

На третий день после смерти короля приступили к похоронам. Погребение совершено было без той торжественности, которая соответствовала величию и заслугам короля, потому что духовенство все еще не могло простить ему смерти Барички. Среди рыцарства и шляхты у Казимира было немного преданных людей, и большинство участвовали в церемонии по долгу службы. Зато густая толпа народа, которая не могла вместиться в костел, заполнила площади и улицы, проливая искренние слезы по своему покровителю. Евреи, которым участие в христианских похоронах было запрещено церковью, густой толпой стояли с выражением глубокого сочувствия и скорби. Левко тотчас после погребения поехал в Лобзово.

Встретившая его старая служанка сообщила ему, что в состоянии Эсфири нет никакой перемены, и что даже дети не в состоянии вывести ее из оцепенения.

Левко, выслушав жалобы старухи, направился в комнаты. Побледневшая и похудевшая Эсфирь сидела неподвижно, устремив глаза в одну точку, и даже не заметила его прихода. Старый еврей долго стоял в раздумьи, как бы отыскивая средство вывести Эсфирь из оцепенения. Затем он взял детей за руку, подвел их к матери, велел им обнять ее и громко звать по имени. Дети так долго повторяли: "Мама, мама", – пока Эсфирь не вздрогнула, и слезы обильным потоком потекли по ее лицу.

Тогда Левко медленно приблизился к ней и начал говорить о ее материнских обязанностях.

– Горе твое мне понятно, – сказал старик. – Не одной тебе он дорог, и не ты одна оплакиваешь смерть этого человека… Память о нем будет переходить от поколения к поколению… Великая честь и слава достались на долю дочери Израиля. Ей принадлежало сердце короля, который любил ее до гроба. Счастье всегда оплачивается слезами и страданиями; такова воля Божья и да будет благословлено Его имя. Но ты в твоем горе не должна забывать, что ты мать, и что ты должна жить для детей, чтобы они не остались круглыми сиротами…

Эсфирь взглянула на него заплаканными глазами и тихим, уставшим голосом проговорила:

– Не удивляйся моему отчаянию и не ставь его мне в вину. И я благословляю имя Божье. Но ни одна женщина в мире не оставалась такой круглой сиротой, как я, несчастная. Я отреклась от родных и от своего народа. Все те, кто при жизни короля меня ненавидели и желали моей гибели, теперь будут преследовать и презирать меня.

– В детях ты найдешь счастье и утешение. Они вознаградят тебя за все потерянное. Народ наш не оттолкнет тебя; он помнит благодеяния короля и не забыл, что получил их через тебя.

Наступило молчание. Эсфирь плакала.

– Я бы тебе посоветовал, – прибавил старик, – не оставаться здесь; у тебя много врагов, и они могут безжалостно прогнать тебя отсюда вместе с детьми. Из уважения к памяти умершего уйди сама заблаговременно.

Эсфирь начала оглядываться по сторонам, и каждая вещь напоминала ей о том, кого уже не было в живых, и слезы с новой силой потекли из ее глаз.

– Согласна, – проговорила она, воодушевляясь. – Я не допущу, чтобы меня и моих детей, в которых течет королевская кровь, опозорили… Едем… Но не в Краков… Я возвращусь в Опочно, в старый дом отца. Если захотят отобрать у меня подарки, полученные от него, пускай берут. Мне много не нужно… Проживу.

Старый Левко ничего не ответил, хотя он не был согласен с последними ее словами. Предвидя необходимость переезда из Лобзова, он уже заранее велел приготовить возы, на которые приказал уложить все, что находилось в доме.