Деревня располагалась на возвышенности и была хорошо видна туркам. И вот спаги не выдержали искушения. Большие толпы их на полном карьере пронеслись между еще недоконченными русскими редутами и устремились к Малке. Егеря, вооруженные только граблями и вилами, кинулись в деревню. Но из-за пригорка выскочила лава стоявших наготове казаков. Они с гиканьем и криком ударили во фланг спагам.

Не удалось арабским скакунам поесть душистого сенца!

Вот тут бы и воспользоваться замешательством и страхом, которые внесли с собой в турецкий лагерь уцелевшие от казачьих сабель и пик спаги, – и ударить по туркам. Но все кончилось только кавалерийской сшибкой.

Каждый день у русских с турками, как у добрых соседей, происходили размолвки. И всякий раз командование не позволяло разойтись как следует штыку и сабле: командующий запретил превращать стычку в настоящий бой.

А так хотелось!

И было непонятно: почему нельзя?

Турки укреплялись, Кутузов не мешал.

Через неделю после высадки турки надумали строить в версте от своих ретраншементов большой сомкнутый окоп. Они, видимо, хотели, чтобы в этом отрезке можно было пасти лошадей.

Генерал Ланжерон приказал открыть по туркам, рывшим окоп, огонь из двадцати четырех орудий.

Артиллеристы оживились. Пехота тоже повеселела.

Но прошло не более часа, на батареи приехал сам Михаил Илларионович и громко и не весьма ласково – все слышали – сказал Ланжерону:

– Не тратьте попусту снарядов, генерал! Отставить!

И даже нетерпеливо замахал на канониров нагайкой. Потом, уезжая, Кутузов еще о чем-то говорил с Ланжероном.

Приказание главнокомандующего в одну минуту облетело и ошеломило всех:

– Не мешать туркам! А самим, не медля, в ночь построить против их окопа два редута!

Вот те на!

Ланжерон в недоумении развел руками.

– Нет ничего неприятнее, как иметь начальника боязливого! Уж лучше поменьше таланта, да побольше энергии! – запальчиво сказал он Булатову.

– Каменский не ждал бы, – поддержал его Булатов, – хотя, вечная ему память, Николай Михайлович был менее талантлив, чем Кутузов.

За последнее время командующий как-то изменился. Это видели все: денщик Ничипор, адъютант Кайсаров, племянник Паша Бибиков и все генералы, бывшие у Кутузова.

Михаил Илларионович все дни сидел у себя в палатке, не наведываясь, как бывало раньше, в полки.

Он вставал поздно, часу в десятом, не спеша завтракал, затем выслушивал рапорт дежурного генерала, подписывал бумаги, которые приносил Кайсаров. Так проходило до обеда. Обедал Михаил Илларионович долго, часа два, словно сидел у себя на набережной Невы в Петербурге, а не в двух шагах от неприятеля. После обеда отдыхал, чтобы, как он говорил, дать отдых больным глазам. И за обедом и на отдыхе все время молчал, думая о чем-то.

Резвой, лучше других знавший Михаила Илларионовича, понимал все это, но ни с кем не делился своими соображениями. Кутузов, видимо, старается протянуть время, к нему лучше не лезть с расспросами.

Но быстрый генерал Марков и наглый Ланжерон все-таки однажды не выдержали: пришли к Кутузову и стали убеждать его, что у турок, по сведениям лазутчиков, на этом берегу только тридцать шесть тысяч человек с пятьюдесятью пушками, а русских все-таки около двадцати и орудий больше ста. Они убеждали Михаила Илларионовича наступать, ручаясь за полный успех.

Кутузов сидел, по-стариковски сложив на животе руки, молчал, не перебивая генералов. А потом, когда они выговорились и стали уже повторяться, сказал по-украински:

– Не спiши трусить яблук, поки зеленi, поспiють, caмi опадуть!

Генералы ушли недовольные.

– Почему он говорит, что мы трусим? – не понял француз. – Он сам трусит, а не мы!

– Э, нет, – недовольно скривился Марков. – «Трусить» – это по-украински значит «трясти». Кутузов говорит, что мы слишком спешим!

– Мы спешим, а он уж очень не торопится! Ну и пусть! Увидим, чего он дождется! – со злостью говорил Ланжерон, который считал себя умнее и талантливее этого старого кунктатора.

Кутузов дождался-таки своего.

Михаил Илларионович давно задумал этот оригинальный план разгрома турецкой армии и никому не говорил о нем.

План заключался в следующем: когда большая часть турецкой армии окажется на левом берегу, перебросить небольшой корпус своих войск на правый и захватить с тылу турецкий лагерь у Рущука. Тогда турки на русском берегу окажутся в мешке.

Визирь выжидал, когда Измаил-бей выйдет в Малую Валахию, а сам, боясь дезертирства, постарался перевезти на русскую сторону побольше войск. Этим он ослабил свои силы у Рущука.

Кутузов, все время тщательно следивший за неприятелем, решил, что настала пора приводить свой план в исполнение.

Главнокомандующий вызвал генерала Маркова и, посвятив его во все, сказал:

– Возглавьте, Евгений Иванович, эту важную экспедицию. Ваша задача – занять высоты позади лагеря у Рущука. От успеха экспедиции зависит победное окончание всей кампании.

Вечером 29 сентября семитысячный корпус Маркова с тридцатью восемью орудиями двинулся из лагеря к переправе, которая была выбрана в восемнадцати верстах выше Слободзеи. Чтобы обмануть турок, Марков оставил палатки на месте.

Казаки, посланные на разведку, донесли, что на турецком берегу неприятельских разъездов вовсе нет. Турки не очень следили за своим берегом. Они никак не ждали, что русские снова станут переправляться на правый берег, который они сами оставили.

К вечеру 1 октября весь корпус Маркова, не замеченный турками, благополучно переправился через Дунай и стал на ночевку в пяти верстах от рущукского лагеря турок.

В ночь с 1 на 2 октября Кутузову не спалось. Хотя вечером к нему прискакал от генерала Маркова казак с известием, что все идет благополучно, но Михаил Илларионович все-таки тревожился: а вдруг Ахмед заметил переправу и послал гонца к Измаил-бею, чтобы он двинулся по правому берегу Дуная в тыл Маркову?

Чуть рассвело, а Михаил Илларионович был уже на ногах.

«Вот кажуть: «Одно око, а спать хоче», а тут одно, i тое не спит!» – недовольно думал денщик Ничипор, которого генерал поднял ни свет ни заря.

Палатка командующего стояла на возвышенности, с которой был хорошо виден турецкий лагерь у Рущука.

Михаил Илларионович сел на складной стул и сразу же прильнул к зрительной трубе. Он боялся, не возвели бы турки за ночь укреплений в рущукском лагере. Не может быть, чтобы они так начисто прозевали переправу корпуса Маркова!

Но в турецком лагере все было по-прежнему: палатки, шатры, наметы, кони, верблюды, мулы, телеги, арбы, экипажи.