североамериканских колоний; революционный лидер Сунь Ятсен (1866-1925) любил считать себя китайским Джорджем Вашингтоном. В Индии некоторые противники англичан тщетно надеялись на поддержку Франции, а англичане, со своей стороны, ловко сыграли на опасениях французского вторжения как на предлоге для превентивного завоевания значительной части Субконтинента под руководством Ричарда Уэлсли (брата Артура Уэлсли, испытанного в наполеоновских войнах и получившего в 1814 году титул герцога Веллингтона).

Наибольшее влияние Французская революция оказала за пределами или на периферии Атлантического региона благодаря наполеоновской военной экспансии на Ближнем Востоке, начавшейся с вторжения в Египет в 1798 году. Оккупация Египта сломила многовековую власть мамлюков и создала условия для захвата власти новыми лицами и группами после ухода французов в 1802 году. Османская империя стала проверенным и вновь важным партнером Великобритании, обеспечивающим безопасность в восточном Средиземноморье. Султан Селим III (1789-1807 гг.), по случайному совпадению вступивший на престол в эпохальный год Французской революции, потерпел неудачу в попытке обуздать влияние консервативных военных янычар и преодолеть их открытое противодействие реформам; это удалось сделать лишь через два царствования, при Махмуде II, в 1826 году. Тем не менее, под давлением активной дипломатической и военной деятельности Селим приступил к модернизации османской армии. Вскоре за ним с аналогичной программой последовал Иран. Но нигде в исламском мире, ни в Азии, ни в Африке, Французская революция не вызвала независимых революционных движений снизу.

Как вписывается в эту картину Латинская Америка? Она была четвертой из регионов, граничащих с Атлантикой, которая была втянута в эпоху революции, но ее фактическое участие в ней варьировалось от региона к региону, и только детальное изучение отдельных регионов и городов позволяет составить адекватную картину. В Северной Америке колонии, впоследствии образовавшие Канаду, сохранили верность британской короне. Невольничьи колонии Карибского бассейна оставались более спокойными, чем Сен-Домингю, и ход событий там варьировался даже среди французских островов. Напротив, одной из самых ярких особенностей Испанской Америки (Бразилия пошла своим путем, став ответвлением португальской короны) стал полный крах испанской колониальной империи на материке. В течение нескольких лет огромное образование распалось на мозаику независимых республик. Само испанское национальное государство во многом стало результатом этого распада - процесса, который лучше всего назвать "революциями независимости" (во множественном числе), ставшего последним из великих преобразований на атлантическом пространстве. Его датировка 1810-1826 годами достаточно бесспорна.

Все три крупные революции могут служить здесь точкой отсчета. Гаити внушало страх везде, где рабство играло большую роль, и особенно там, где свободные цветные (парадоксальным образом известные в испаноязычной Америке как pardos или "светло-коричневые") начинали выстраивать собственные политические цели. Гаити, хотя и не столько пример, сколько предупреждение, все же послужило убежищем для повстанцев против Испании. Что касается Французской революции, то она была довольно ограниченным примером, поскольку лидерами революций за независимость в испаноязычной Америке были в основном креолы, то есть белые испанцы, родившиеся в Новом Свете. Как правило, они принадлежали к зажиточным высшим слоям общества - землевладельцам, членам городского патрициата или тем и другим. Как бы они ни относились к ранним либеральным целям Французской революции, такие люди воспринимали якобинский радикализм как угрозу и с опаской и подозрением относились к вооружению народных масс (иногда просто необходимому).

Потенциал масштабных протестных действий уже был продемонстрирован в восстании 1780-82 гг. под руководством Хосе Габриэля Кондорканки, самозваного инки Тупака Амару II. Прошедшее через несколько лет после Пугачевского бунта в России, это в чем-то схожее событие на другом конце света опиралось на широкую, но рыхлую коалицию разнородных сил и опиралось на источники самоутверждающейся народной культуры. Оно тоже было направлено против испанских правителей (и жестоко подавлено ими), но его мотивы не вполне совпадали с олигархическим стремлением креолов к автономии. Масштабы восстания, о которых лучше всего судить по числу жертв, были, конечно, впечатляющими: оно унесло жизни, вероятно, около 100 тыс. индейцев и 10 тыс. испанцев. Итак, для "освободителей" Латинской Америки якобинизм и массовое леве не представляли особой привлекательности. Не могли они рассчитывать и на революционную поддержку Франции, поскольку решающие годы борьбы за свободу пришлись на период Реставрации, последовавшей за концом наполеоновской империи.

Связь между преобразованиями во Франции и Латинской Америке была скорее на уровне политики власти, чем революционного содержания. Более того, мы должны вернуться в 1760-е годы, где лежат корни как североамериканской, так и латиноамериканской революций. В это десятилетие по взаимосвязанным, но разным причинам Британское и Испанское государства одновременно пытались затянуть поводок на своих американских владениях, укрепляя и реформируя аппарат колониального управления, чтобы колонии были более экономически выгодны материнской стране. Великобритания при новом короле Георге III уже через несколько лет потерпела поразительное фиаско в этом стремлении. Испания при Карлосе III (1759-88 гг.) поначалу была более успешной, или, во всяком случае, встретила гораздо меньше сопротивления со стороны колонистов. Испанская система правления в Америке всегда была более однородной и централизованной, поэтому способным администраторам было легче проводить реформы; южноамериканские креолы были менее плотно вплетены в антиавторитарный дискурс эпохи Просвещения и не так привыкли выражать свою волю в представительных органах власти. По этим и многим другим причинам испанская колониальная система не разрушилась так же, как британская в третьей четверти XVIII века. Более того, ей удалось продержаться до тех пор, пока вторжение Наполеона в Испанию в 1808 году не привело к падению монархии Бурбонов.

Если восстание в Северной Америке было направлено против имперского правительства, которое все больше воспринималось как несправедливое и деспотичное, то критические моменты в испаноязычной Америке произошли в тот момент, когда в центре империи образовался вакуум. Тогда на первый план вышли две тенденции: с одной стороны, местный креольский патриотизм был здесь гораздо более заметен, чем особенности колониальной идентичности в британской Северной Америке; с другой стороны, существовало желание сохранить более слабую политическую связь с Испанией, хотя и в рамках нового либерально-конституционного порядка. В определенном смысле это было зеркальным отражением предыдущего развития событий в Северной Америке. Креолы" (как их можно смело назвать) в тринадцати восставших колониях Северной Америки в начале конфликта все еще ощущали себя в значительной степени британцами, и многим из них потребовалось немало времени, чтобы заменить эту твердую идентичность на все еще довольно шаткую американскую. Поэтому их сопротивление было направлено скорее против реальной и символической фигуры короля, чем против безграничных притязаний парламента в Лондоне, который облагал американцев произвольными налогами, не предлагая им ничего, кроме пустой претензии на представительство.

В случае с Испанией формирование отдельной идентичности было более продвинутым. Однако, когда реакционный король Фердинанд VII оказался в плену