— Екатерина Григорьевна, а вы ведь отнюдь не коммунистка, — пробормотал Герман.

— Тс-с, вот и товарищ комиссар меня в том же грехе подозревает.

— А що это вы сейчас насчет ногтей забеспокоились? — насупленно поинтересовался Пашка.

— Екатерина Григорьевна нас покидать собралась, — наглым шепотом пояснил Прот.

— Открутят тебе голову когда-нибудь, провидец ехидный, — посулила Катерина не слишком сердито. — Выберемся с «Троцкого», дороги, наверное, разойдутся. Ну, может, и не у всех…

— А що вы? Поедемте с нами, — прошептала Вита. — Разве плохо? Денег хватит.

Все задумались — про золото как-то давно не вспоминалось. Вот оно, рядом, через две переборки. А нужно оно?

— Екатерина Григорьевна с нами не пойдет, — прошептал Прот. — У нее долг.

— Прот! — предостерегающе шикнула командирша.

Герман пренебрежительно фыркнул. Э, опять прапор в несознательность впал, не верит ни в какую честность человеческую.

— Вы, Екатерина Григорьевна, мне потом ухо оторвете, ежели пожелаете, но я скажу, а то не поймут, — торопливо пробормотал Прот. — У вас же перед человеком долг. Любите вы его. И найдете. И тогда…

Щелк! — в темноте командирша умудрилась отвесить полноценный звонкий щелбан. Прот зашипел, ухватился за лоб.

— Не болтай! — посоветовала Катерина. — Если неймется, прореки, что завтра будет?

— Завтра не вижу, — сердито пробормотал мальчик. — Завтра что комиссар скажет, то и будет. Он, Екатерина Григорьевна, вроде вас — свою судьбу творит и людей за собой силком тянет.

* * *

Подорвали «Борца за свободу товарища Троцкого» в нескольких верстах от разъезда под прохладным названием Колодезь. Вокруг тянулась изрытая лощинами и оврагами степь, по правому борту, прямо от железнодорожного полотна уходил к утреннему небу склон пологого и высокого холма.

Фугас взорвался под контрольной платформой, разворотил рельсы. Ничего страшного не произошло — контузило двух пулеметчиков, передняя пара колес платформы сошла с рельсов. Пригибаясь, пробежали вперед ремонтники, просигналили. «Троцкий» дал задний ход, тяжеловесно попятился. И тогда в сотне метров от хвостовой платформы ухнул второй взрыв. Сразу вслед за этим по бронепоезду густо застучали пули.

— Приехали, что ли? — Катя пригнула к полу зашевелившуюся было Витку. — Сидите. Не наше дело. Пока…

Трескотня пулеметов продолжалась, — задние бронеплощадки «Троцкого» отвечали на обстрел плотным огнем. Несколько раз грохнули трехдюймовки кормовых башен. Разрывов Пашка не услышал, зато по броне продолжали то и дело пощелкивать пули.

— Невесело, Екатерина Григорьевна? — пробормотал Герман.

— Пессимист вы, Герман Олегович, — сказала Катя, переобуваясь в тесноте. — Подумаешь, стреляют. В первый раз, что ли? Ну вы, на всякий случай…

Указание командирши прервал грохот близкого разрыва. Тут же рвануло еще раз, да так, что «Товарищ Троцкий» содрогнулся всеми своими металлическими сочленениями.

Витка и Прот ухватились за уши. По сравнению с трескотней пулеметов и даже глуховатыми выстрелами башенных трехдюймовок грохот разрывов показался ударом огромного молота.

— Кажется, гаубицы. 122-миллиметровые, — прокричал просвещенный в технических вопросах прапорщик.

Все прислушались к происходящему в бронеплощадке — гулко и неразборчиво гукала переговорная труба, звякал металл, доносились знакомые загибы зама по пулчасти. «Товарищ Троцкий» заскрежетал, пытаясь попятиться. Надрывались пулеметы хвостовой бронеплощадки. Сквозь броню донесся приближающийся свист.

— Ложись! — рявкнула Катя.

Пашка даже ткнуться лбом в колени не успел, пол дрогнул — разрывы легли вроде бы подальше, чем в первый раз, но их мощь всерьез пугала.

— Хрен нам, а не путешествие в купейном вагоне, — спокойно заметила Катя. — Пристреливаются, уроды.

За дверью заорали, разом оглушительно застучало-загрохотало — похоже, бронеплощадка открыла огонь всеми пулеметами левого борта. Узкий ящик-карцер мигом наполнился пороховым дымом. Снова вздрогнул бронепоезд от близкого разрыва — показалось, над самым вагоном просвистели осколки. Беснующиеся пулеметы «Троцкого» неохотно, один за другим умолкали. С опозданием бухнули башенные трехдюймовки, и наступила относительная тишина — только разрозненный винтовочный перестук доносился сквозь броню.

— Хрен его знает, что такое делается, — задумчиво оповестила подчиненных Катерина.

Донесся уже знакомый приближающийся свист — шпионы догадливо попадали друг на друга. Пашка стукнулся лбом с Протом.

Громыхнуло, «Товарищ Троцкий» вздрогнул.

— Хана вагонам, — пробормотала Катя. — Кухню или конюшню задело. Хорошо еще, кажется, гаубичная батарея двухорудийная.

— Вы, Екатерина Григорьевна, и с артиллерийским делом знакомы? — непочтительно осведомился Герман, прикрывая сжавшуюся Витку.

— Ну. Я даже на торпедном катере как-то гостила. Правда, в торпедную атаку ходить не довелось, — Катя села, защелкнула крышку часов. — Хватит лирики. Интервал между залпами около полутора минут. Если «Товарищ Троцкий» не драпанет в ближайшее время, то…

Снова ожили пулеметы — бронепоезд лупил по непонятной цели всем бортом. Так же внезапно пулеметы начали умолкать.

«Танка, чтоб ей…» — расслышал Пашка в паузе. Пулеметчики бронеплощадки злобно матерились.

— Танк? — Катерина криво ухмыльнулась. — Экая экзотика, повезло нам. И что, его троцкины трехдюймовки не берут?

Пашка про танки слыхал много, но самому видеть не приходилось. Страшно, конечно, но «Товарищ Троцкий» тоже не тачанка какая-нибудь — отобьется.

Ожили суетливые пулеметы, одновременно бронеплощадку встряхнуло со страшным грохотом. Катерина, не удержавшись на ногах, села на голову прапорщику. Взвыл Прот, которому наступили на руку.

— Хорош отдыхать. Выбираемся, — зарычала Катя, кашляя от дыма, забившего металлическую конуру.

За дверью кричали — кто-то был ранен.

— Не выпустят нас, — пробормотал Пашка, закрывая нос и рот от пахнущего раскаленным металлом дыма.

— Ясное дело. Просто так не выпустят, — Катерина выпрямилась. — Только задыхаться я здесь тоже не собираюсь.

Удушение, собственно, пока не угрожало — дым медленно уходил в вентиляционное отверстие. По-прежнему доносилось рыканье переговорной трубы, команды командира бронеплощадки, поспешно грохотало носовое орудие. И снова засвистели, приближаясь, гаубичные бомбы.

На этот раз всю бронеплощадку тряхнуло, как фанерную коробку с мышатами. Катя, матерясь, выпуталась из рук и ног друзей:

— Все, как говорил Ильич: вчера было рано, завтра будет поздно. Угробят они нас в этой крысоловке.