И сразу увидела их.

Двух черных псов прямо посреди моего розария. Они застыли в полной неподвижности – точно так же застывали и хорошо обученные псы нашего егеря, когда он приказывал им: «Стоять!» или «Лежать!», а сам подглядывал откуда-нибудь из густой тени. Спаниель, черный, как бархат моего траурного платья, насторожив уши, уставился большими блестящими глазами на наш дом. Черная ищейка, помесь колли с борзой, лежала, высоко подняв голову, точно некий геральдический зверь, и тоже внимательно следила за нашим домом. За мной.

– Да, он здесь, – сказала я и сделала несколько неверных шагов к креслу у камина, но ноги подо мной подогнулись, и я, наверное, упала бы, если бы чья-то жесткая рука не ухватила меня за плечо. Я рухнула в кресло и, подняв глаза, с изумлением увидела склонившуюся надо мной Селию. Она все еще держала меня за плечо, но прикосновение это было далеко не ласковым, а ее глаза смотрели на меня холодно.

– Кто «он»? – спросила Селия, и в моих ушах от испуга словно зазвенело многократное негромкое эхо: «Кто он? Кто он? Кто он?»

– Он пришел за Джулией? – снова спросила Селия, еще крепче сжав мое плечо своей маленькой ручкой. Потом, охваченная своим собственным страхом, она сильно меня встряхнула и повторила свой вопрос: – Он пришел за Джулией?

Я тупо на нее смотрела и молчала. От страха я едва могла вспомнить, кто такая Джулия. Я видела перед собой только двух черных псов, не сводивших глаз с окон нашей гостиной и ждавших лишь приказа хозяина, который пошлет их вперед.

– Это отец Джулии? Он за ней пришел? – Пронзительный, на грани истерики, голос Селии все никак не мог проникнуть в мою отупевшую от ужаса душу.

– Да, – почему-то вдруг сказала я, не заботясь о том, что именно я говорю. Да мне, собственно, все уже было совершенно безразлично. – Да, да, да!

Селия охнула, словно я дала ей пощечину, и, не в силах выговорить ни слова, протянула руки к Джону.

– Что? О чем это таком вы говорите? – спросил Гарри. Он был ошеломлен. Его надежный и безопасный мир вдруг, как-то слишком быстро, стал разваливаться на куски. Казалось, сама основа этого мира подмыта с нескольких сторон сразу. – Что вы обе несете? Отец Джулии я!

– Нет, – с каким-то тупым равнодушием возразила ему Селия, хотя слезы так и лились у нее по щекам, а Джон крепко держал ее за руку. – Нет. Это еще один поступок твоей сестры-разрушительницы. Беатрис тебя обманывала. Она и меня обманула. А потом весьма хитро заставила меня обманывать тебя. Я не мать Джулии. Джулия – дочь Беатрис. А теперь за ней явился ее отец.

Гарри испуганно уставился на меня.

– Беатрис, – он сказал это так жалобно, словно взывал к покойной матери, – скажи мне, что все это неправда!

– Нет, это правда, – сказала я. Я пребывала в эту минуту в своем собственном, личном аду, и мне было все равно, кому там еще мерещатся всякие кошмары. – Джулия – мой ребенок, а Браковщик – ее отец.

– А кто он такой, этот Браковщик? – спросил Джон, упорно следовавший за нитью к центру этого лабиринта мучительной лжи. – Кто он такой?

И я, глядя Гарри прямо в глаза, сказала:

– Помнишь Ральфа, помощника нашего егеря?

Селия и Джон тоже посмотрели на Гарри, потому что для них эти слова ничего не значили. Гарри вздрогнул, замер на секунду, и на лице его отразилось жалобное смущение, сменившееся откровенным ужасом.

– И он пришел за нами? – спросил он. – За тобой? За Джулией? – Теперь в его голосе тоже отчетливо звучал ужас, и это подтолкнуло Селию к решительным действиям; преодолев охватившую ее панику, она заявила:

– Все, я уезжаю. Я немедленно уезжаю отсюда и забираю с собой детей.

Я устало плюхнулась в кресло. Все действительно было разрушено, как и сказала Селия. Созданный мной лабиринт обрушивался внутрь себя самого, и псы Браковщика уже ждали меня в саду.

– Я запрягу лошадей, – сказал Джон и вышел из комнаты, даже не посмотрев на меня. Вопросы все еще жгли его душу, но одного взгляда на потрясенное лицо Селии ему было достаточно, чтобы немедленно броситься спасать ее от того ужаса, который был известен одной мне и который только что косвенно подтвердил Гарри.

Джон давно уже ждал этого момента; ждал, когда этот лабиринт рухнет, а он вытащит из его обломков Селию и столь любимых ею детей и увезет их куда-нибудь в безопасное место. Он был уверен, что я солгала насчет того, кто истинный отец Джулии. Он был уверен, что я солгала, подтвердив давний и тайный страх Селии перед тем, что однажды этот таинственный отец Джулии придет и отнимет у нее девочку. Однако, услышав знакомый отзвук ужаса в моем голосе, он понял, что мир Широкого Дола действительно рушится. И теперь его заботила только необходимость спасти невинных от гибели среди обломков этого рухнувшего мира.

В комнате воцарилась полная тишина, только Гарри, уткнувшись лбом в каминную полку, плакал как ребенок, неожиданно оставшийся один посреди всеобщей разрухи.

Селия вышла из комнаты, не сказав более ни слова. Я слышала, как она взбежала по лестнице в детскую, а потом медленно спустилась, бережно неся на руках спящую Джулию. Затем хлопнула дверь западного крыла – это она бросилась за Ричардом. Я, медленно переставляя ноги, точно сомнамбула, вышла в холл. Гарри, все еще всхлипывая, потащился следом за мной.

Когда в холл вошла Селия, Джон, уже успевший вернуться из конюшни, взял у нее Ричарда, а она вернулась в гостиную, чтобы забрать спящую на диване Джулию. Мой сын даже не проснулся. Он так и продолжал спать, бережно завернутый в одеяло, и его темные ресницы спокойно лежали на розовых щечках, а большой палец был, как всегда, засунут в пухлый прелестный ротик. Время от времени он принимался, шумно причмокивая, сосать палец, потом снова крепко засыпал. Я коснулась носом его нежного, сладко пахнущего лобика и почувствовала, как его мягкие младенческие волосы щекочут мне ноздри. Но больше я ничего особенного не почувствовала, ничего, ничего, ничего! Я была словно отгорожена ото всего, я находилась в своем собственном, личном, ледяном колодце страха.

Джон, все это время с любопытством наблюдавший за мною, сказал, словно соглашаясь с какими-то моими словами:

– Да, ты права. Теперь у тебя ничего не осталось, верно, Беатрис? Все ушло.

Я выпрямилась и холодно на него посмотрела. Меня уже ничем нельзя было задеть, ничем нельзя было тронуть. И, в общем, он был прав: я пропала.

Селия прошла мимо, не сказав мне ни слова и даже не оглянувшись. Гарри последовал за ней, точно послушный жеребенок за матерью. Он был слеп, глух и нем после пережитого потрясения и мог сейчас только следовать за решительными маленькими шагами Селии, надеясь, что с ее помощью развеется эта густая мгла ужаса, им же самим и созданная. Затем мимо меня молча прошел мой муж. Хлопнула дверь, ведущая в западное крыло. Было слышно, как все они идут по коридору к тем дверям, что выходят на конюшенный двор. Затем хлопнула и эта, последняя дверь, пронзительно взвыл ветер, и я осталась одна.