— Кто не попадался? — спросил Нед. — Слезай, — сказал он мне. Другая лошадь уже тоже стояла там, по-прежнему беспокойная, по-прежнему не в форме, — так сказал бы я, но Нед, по словам Ликурга, сказал, что она чем-то напугана. — Ну, так чему Громобой?…

— Сволочной недоносок! — сказал Бун. — Ты же утром сказал — он притащится сюда.

— Может, еще что-нибудь затеял, — сказал Нед. Потом снова обратился ко мне: — Так чему этот конь научил тебя вчера? Ты уже сделал на нем два круга. Чему же он научил тебя? Вспомни. — Я изо всех сил стал вспоминать, но так и не вспомнил.

— Ничему, — сказал я. — Я только не пускал Громобоя скакать напрямик, когда он видел тебя, вот и все.

— А в первый раз с тебя ничего другого и не требуется. Держи его на поле, пусть себе скачет, и не тронь, оставь в покое: мы первый раз все равно проиграем, так что…

— Проиграем? — спросил Бун. — Какого дьявола?…

— Мне заниматься скачками, или, может, ты сам займешься? — спросил Нед.

— Ладно, — сказал Бун. — Но сдохнуть мне на месте, если я… — Потом сказал: — Ты говорил, этот пащенок…

— Ну, так я тебя по-другому спрошу, — сказал Нед. — Может, хочешь заниматься этими скачками, а я чтобы тот зуб искал?

— Идут, — сказал Сэм. — У нас уже нет времени. Давай ногу. — Он подсадил меня. Так что у нас не осталось времени на Недовы наказы и вообще ни на что. Но нам ничего и не понадобилось: нашей победой в этот раз (мы не выиграли, просто получили дивиденд, который, как оказалось впоследствии, окупил все убытки) мы были обязаны не мне и не Громобою, а Неду и Маквилли; я даже толком не понял, что произошло, узнал только потом. Из-за моей мизерности (факта неоспоримого) и неопытности (факта еще более неоспоримого), не говоря уже — из-за другой лошади, которая с каждой минутой становилась все менее управляемой, было оговорено и решено, что к старту нас подведут конюхи и отпустят не раньше, чем раздастся команда «Пошел!». Что мы и сделали (вернее, с нами сделали), и Громобой вел себя как обычно, когда Нед был рядом с ним и можно было тыкаться в его сюртук или руку, и Ахерон тоже вел себя как обычно (так я решил, хотя видел его до этого всего один раз), если кто-нибудь стоял у его головы, то есть вскидывался, брыкался, старался укусить конюха, и все-таки мы постепенно подходили к старту; до начала оставались секунды; мне уже казалось — я вижу, как распорядитель-убийца набирает воздух в легкие перед тем, как гаркнуть «Пошел!» — и тут произошло нечто непонятное, а именно:

— Держись! — вдруг сказал Нед, и мои руки, плечи, шея и прочие части организма хрустнули. Не знаю, что он пустил в ход — шило, свайку или просто зажатый в кулак гвоздь, — но Громобой прыгнул, подскочил, и стартер уже не заорал «Пошел!», напротив, он заорал:

— Стой! Стой! Тпру! Тпру! — что мы — Громобой и я — покорно исполнили, после чего смогли созерцать и конюха, все еще на коленях, все еще в позе, в которую его поставил Ахерон, и Ахерона, на полной скорости скачущего по кругу, и Маквилли, который неистово осаживал Ахерона, сворачивая ему шею на сторону. Но тот закусил удила, и хотя распорядитель с несколькими болельщиками бежали ему наперерез, чтобы вернуть на старт, они с таким же успехом могли вопить на Сэмов экспресс между двумя полустанками. И все-таки Маквилли постепенно справился с ним, но теперь это был уже вопрос вкуса — скакать ли по дорожке вперед или вернуться назад, дистанция была одинаковая; Маквилли (а может быть, Ахерон) выбрал первое, а Нед тем временем торопливо шептал у моего колена:

— Все ж таки полмили мы выгадали. Но теперь придется тебе действовать в одиночку, судьи меня… — Да, судьи шли к нам. Нед продолжал: — Запомни. Этот раз можно в расчет не брать… — Да, они его дисквалифицировали. Хотя видеть ничего не видели: только то, что он отпустил Громобоя до того, как раздалась команда «Пошел!». Так что на этот раз Громобоя держал некий зритель-доброволец, а Маквилли сверлил меня взглядом, а Ахерон вскидывался и приседал, а конюх шаг за шагом вел его к старту. На этот раз пальма первенства перешла к Маквилли. Понимаешь, что я хочу сказать? Даже если Не-Доброде-тель ничего не смыслила в деревенских скачках, ей и не требовалось смыслить: довольно было, что она дала мне Сэма в качестве стартера, и продвижение по пути зла продолжалось, как некий изначально существующий, безразличный ко всему процесс, вроде осмоса или, скажем, простого наслаивания. Сам не знаю почему, я сразу отпустил поводья и (не без помощи, вернее, с энергичной помощью упомянутого добровольца, нашего с Громобоем личного стартера) застыл в таком положении и, конечно, увидел подметки ахеронова конюха, а потом и самого Ахерона, уже начавшего второй круг, меж тем как мы с Громобоем так и не сдвинулись с места. Но на этот раз Маквилли совладал с ним еще на прямой, так что аварийная команда не только добежала до Ахерона, но и схватила его и привела назад. И наш (мой и Неда) чистый выигрыш равнялся только трем четвертям мили, причем кончик последней мог быть оспорен. Но главным выигрышем был сам Маквилли, не просто разозленный, но и напуганный, снова сверливший меня взглядом, но уже не только с яростью, в то время как два конюха держали Ахерона, и он стоял уже достаточно долго, чтобы считать нас на старте, и мы с Громобоем тоже стояли, но с полевой стороны, чтобы дать им место, когда раздастся команда «Пошел!».

Вот и все. Мы стартовали, и Громобой был силен и послушен, что угодно, только не ретив, он все еще не мог сообразить, что это скачки, а Маквилли теперь придерживал Ахерона, так что первую половину дистанции вели мы, и Громобой, обнаружив, что остался в полном одиночестве, скакал все медленнее и медленнее, и Ахерон стал обгонять нас и наконец обогнал, несмотря на все усилия Маквилли, и тогда Громобой тоже наддал из чувства солидарности и второй круг уже шел во весь опор, только на голову отстав от Ахерона, и наши зрители уже начали орать, они явно не зря поставили деньги; впереди был финиш, и тут Маквилли со страшной силой хлестнул Ахерона, и этот удар словно пришелся по Громобою: еще двадцать футов — и мы обогнали бы