Ахерона по одной только инерции. Но у пас этих двадцати футов не было, и Маквилли в последний раз бросил мне через плечо взгляд, не только злобный и напуганный, но и торжествующий, а я придержал Громобоя и повернул его и тут увидел выгон: не столько драку, сколько водоворот, мелькание голов, и плеч, и спин в самой гуще толпы вокруг судейской трибуны, и из этой гущи внезапно возник Бун, как молодая сосна среди мелкой поросли, рубаха на нем была разодрана пополам, и он размахивал рукой, а на ней висело не то два, не то три человека; я даже видел, как он вопит. Потом он исчез, а ко мне по дорожке бежал Нед. Потом от толпы отделились и направились к нам Бутч и еще какой-то человек.

— В чем дело? — спросил я Неда.

— Начхать, — сказал Нед. Одной рукой он взялся за повод, другой рылся в заднем кармане. — Опять этот Бутч, какая разница — почему. На вот. — Он протянул мне руку. Не торопливо, не суетливо, но быстро. — Бери. Тебя они не тронут. — Это был матерчатый кисет, в нем лежал какой-то довольно твердый комок величиной с орех пекана. — Спрячь и береги. Не вырони. И помни, кто тебе его дал: Нед Уильям Маккаслин. Не забудешь? Нед Уильям Маккаслин Джефферсон Миссипи.

— Да, — сказал я. Я спрятал кисет в задний карман. — Но в чем?… — Он даже не дал мне кончить:

— Как сможешь, так сразу найди дядюшку Пассема и оставайся с ним. Не с Буном или с кем-нибудь из тех, что с ним. Ежели заберут Буна, заберут и тех. Иди прямиком к дядюшке Пассему и оставайся с ним. Он знает, что делать.

— Хорошо, — сказал я. Бутч и другой уже подошли к воротам круга; на Бутче рубаха тоже была разодрана. Они смотрели на нас.

— Этот? — спросил другой.

— Угу, — сказал Бутч.

— Давай-ка лошадь сюда, парень, — сказал другой. — Она мне нужна.

— Сиди смирно, — сказал мне Нед. Он подвел к ним Громобоя.

— Слезай, сынок, — добродушно сказал мне спутник Бутча. — Ты мне не нужен. — Я спешился. — Давай мне поводья, — сказал он Неду. Нед передал. — Я тебя забираю — снова сказал он Неду. — Ты арестован.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Вокруг нас собиралось все больше зрителей, а мы по-прежнему стояли, глядя на Бутча и того, другого, который держал теперь Громобоя за повод.

— По какой причине, белый мистер? — спросил Нед.

— По причине тюрьмы, сынок, — сказал тот. — По крайней мере, у нас это так называется. Может, в ваших краях как-нибудь иначе.

— Нет, сэр, — сказал Нед. — У нас она тоже есть. Только у нас объясняют — за что, даже и неграм объясняют.

— Ишь ты, какой законник! — сказал Бутч. — Хочет, чтобы ему бумагу предъявили. Покажите ему… Ладно, я сам покажу. — Он вытащил из брючного кармана какую-то бумажку, — письмо в замусоленном конверте. Нед взял его. Он молча стоял, с конвертом в руке. — Как вам это нравится, — сказал Бутч. — Неграмотный, а предъявляй ему бумагу. Ты ее обнюхай. Может, определишь по запаху, все ли в порядке.

— Да, сэр, — сказал Нед. — В порядке.

— А если недоволен, так давай говори, — сказал Бутч.

— Нет, сэр, — сказал Нед. — В порядке. — Вокруг нас собралась уже целая толпа. Бутч отобрал конверт у Неда, спрятал в карман и крикнул:

— Все в порядке, ребята. Просто небольшая неувязка насчет того, кто законный владелец этой лошади. Скачки не отменяются. Первый заезд засчитывается, остальные откладываются на завтра. Там, в задних рядах, слышите меня?

— Если ставки отменяются, то не слышим, оглохли, — сказал кто-то. Раздались смешки.

— Ну, не знаю, — сказал Бутч. — Кто видел, как этот мемфисский конь скакал те два заезда прошлой зимой против Акрона и теперь снова поставил на него, тот сам отменил свои деньги еще до того, как поставил. — Он подождал, но на этот раз никто не засмеялся. И снова кто-то — тот же самый или другой — сказал из толпы:

— А Уолтер Клэп тоже так думает? Еще десять футов — и сегодня этот гнедой побил бы Акрона.

— Ладно, ладно, — сказал Бутч. — Завтра будет видно. Ничего не изменилось, следующие два заезда переносятся па завтра, вот и все. Пятидесятидолларовые ставки остаются в силе, полковник Линском пока что выиграл только одну. А теперь поехали: чтобы завтра состоялись скачки, нам надо доставить сейчас в город этого коня и свидетелей и кое-что выяснить. Пусть там крикнут, чтобы мои дрожки сюда подали. — Тут я увидел Буна, на голову выше всех. Теперь лицо у него было спокойное, только по-прежнему в крови (я думал, на него надели наручники, но нет, мы все еще были демократией, он все еще был меньшинством, не ересью), и кто-то завязал ему вокруг шеи рукава разодранной рубашки, чтобы немного прикрыть. Потом я увидел и Сэма — его лицо почти не было разукрашено, он первый протиснулся к нам. — Такие дела, Сэм, — сказал Бутч. — Мы полчаса пытались подступиться к тебе, но ты не давался.

— А на дьявола мне было даваться? — сказал Сэм. — Так вот, я в последний раз спрашиваю: под арестом мы или нет?

— Кто это «мы»? — спросил Бутч.

— Хогганбек. Я. Этот негр.

— Еще один законник выискался, — сказал Бутч тому, второму. Но я уже догадался, что второй как раз и был главный начальник в Паршеме, это о нем накануне вечером нам говорила мисс Реба: выборный констебль района, где Бутч, невзирая на бляху и пистолет, — самый обыкновенный гость, вроде нас, поскольку он (Бутч) был всего-навсего назначенным чиновником, каких хоть пруд пруди в семейственной конторе шерифа в Хардуике, в тридцати милях отсюда. — Может, и ему предъявить бумагу?

— Нет, — сказал Сэму тот человек, констебль. — Можете отправляться на все четыре стороны.

— Что ж, отправлюсь в Мемфис, попробую хоть там какой-нибудь закон найти. Такой закон, чтоб человек вроде меня мог подойти к нему и чтоб при этом с него штаны не содрали и в придачу исподнее. Если не вернусь сегодня вечером, ждите меня завтра спозаранку. — Тут он увидел меня. — Едем, — сказал он. — Едем со мной.

— Нет, — сказал я. — Я останусь здесь.

Констебль смотрел на меня.

— Хочешь, так поезжай с ним, — сказал он.

— Нет, сэр, — сказал я. — Останусь здесь.

— С кем он тут? — спросил констебль.

— Со мной, — сказал Нед.

Констебль продолжал, будто не слышал, будто Нед и не говорил ничего:

— Кто его привез сюда?

— Я, — сказал Бун. — Я работаю у его отца.

— А я у его деда, — сказал Нед. — Мы так и