– А вы часто ездите по выходным загород, живя загородом? – не выдерживаю долгого молчанию, спрашиваю.

– Стараюсь по мере возможности выехать, не всегда получается. Чаще всего один, – Коршунов словно предугадывает мой вопрос, который вертится на кончике языка. Я почему-то думала, что с женой, а получается, он приезжал ловить дзен в одиночестве.

– Уверен, что не помешаем? Вера хоть и спокойна, но может дать жару.

– Не переживаю поэтому поводу. Если вдруг ночь окажется жаркой, – в машине на несколько секунд повисает пауза, от которой у меня тут же возникают волнение и жар. – Мы можем по очереди развлекать Веру.

– Отрепетируем будущие бессонные ночи!

Почему все звучит так двусмысленно и пошловато. Однако, судя по улыбке, которую я успеваю словить в зеркале заднего вида, Коршунов забавляется нашей словесной перепалкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мы едем где-то полтора часа. Я успеваю задремать, потому проснуться от трясучки. Открыв глаза, понимаю, что мы почти у цели. Загородная жизнь в буквальном смысле. Из окна вижу обычные деревенские дома, которых полно по всей стране, если заезжать в глубинку. Дорога оставляет желать лучшего, сюда точно федеральное финансирование никогда не дойдет.

– Мы приехали? – тихо спрашиваю, разглядывая заборы из профлистов, коз, кур, уток перед домами и лениво лежащих собак на улице.

– Почти.

Я ожидаю увидеть какой-нибудь пафосный дворец среди этих домишек, но Коршунов останавливает машину возле какого-то непримечательного забора из дерева, который требует ремонта. Недоверчиво смотрю на дом, который виднеется из-за кустов сирени.

– Мы на месте, – Богдан глушит мотор, оборачивается ко мне. И, о боги, смеется, смотря на меня. – Не думала, что привезу в обычную деревню?

– Нет, – честно признаюсь, не отводя глаза в сторону.

Голубые глаза Коршунова начинают темнеть. И между нами вдруг из ниоткуда возникает непреодолимое притяжение. Я подаюсь вперед, он тоже подается ко мне навстречу. Эти секунды невероятно длинны, они словно в минуты растягиваются, а может в часы. Между нами остается всего ничего, чтобы накинуться друг на друга. Я всей душой желаю, чтобы ничто и никто не помешал мигу, которому уготовано стать вечностью в моей памяти.

Бог меня не услышал. Не пожелал. Нас останавливает, сразу же отрезвляет кряхтение проснувшейся Веруськи. Я чуть ли не рычу от досады, но тут же радуюсь, что не совершила непоправимого шага.

– А кто у нас тут проснулся! – воркую над малышкой, чувствуя на своей щеке горящий взгляд. Когда жар спадает, слышу хлопок двери. Коршунов вышел из машины, чтобы тут же оказаться возле двери со стороны Веры.

– Мне кажется нам нужно некоторые моменты обговорить, – серьезный тон меня пугает, как и сосредоточенное его выражение лица.

– О-о-о чем? – заикаясь, уточняю.

Позволяю Богдану отстегнуть Веру от ремней. Сознательно держу руки подальше от его рук, дабы не соприкоснуться. Вдруг опять возникнет это притяжение в сто раз сильнее, что никакой писк Веруни нас не остановит.

– Так о чем поговорим? Что будем есть на ужин? – включаю дурочку, Коршунов хмурится. Мой веселый тон не принимает.

– Я кажется ошибся, вставляя в договор один пункт.

Мне страшно. Холодеют руки и хочется прижать их груди, чтобы заглушить внезапно участившиеся сердцебиение. Какой пункт внезапно стал ошибкой? Я как на зло не могу вспомнить договор, в голове настоящий хаос.

– Так какой пункт? – слышу слабенький свой голос со стороны.

– Давай зайдем, обоснуемся и поговорим, – увиливает внезапно Коршунов от разговора, а я и рада отложить эту деликатную беседу на потом. То, что она будет о личном, чую за версту. Слишком сильно нас лихорадит друг от друга, этого нельзя отрицать и закрывать на это глаза, дальше ведь может быть хуже…

Дом самый обычный, самой стандартной планировки, но удобный для житья. Нет этих огромных площадей, когда из одного угла нужно пройти километр, чтобы дойти до другого угла.

Единственное, что смутило – это одна спальня с одной кроватью. Я видела в гостиной диван, но на вид он не очень удобный, а Богдану потом еще за руль и если он будет на нем спать, то явно не выспится.

– С нами будешь спать? – на Коршунова не смотрю, чтобы не сгореть со стыда, а сама прям жду-не дождусь ответа.

– С вами? – мы все же встречаемся глазами.

И пусть в этот момент весь мир подождет. Веруся тоже, несмотря на то, что она у меня сейчас на руках. Ничего не происходит. Мы даже не двигаемся с места, просто воздух вокруг нас становится густым и тяжело дышится. Богдан первый сдается и опускает глаза. Он заметно нервничает, чем меня удивляет. Я жду. Чего? Явно не погоды у моря. Жду, когда он скажет что-то важное.

– Я тут долго думал, – судя по тому как на лбу прорезается глубокая морщина, думал Коршунов действительно долго. Прикусывает губу. Я тоже прикусываю свою. Вроде взрослые, а ведем себя как подростки.

– Я был не прав, – выпаливает на одном дыхании Богдан и впивается в меня таким напряженным взглядом, что его напряжение по воздуху передается мне. – Не прав, когда выдвигал некоторые условия. Думал, что оберегаю себя, а в итоге готов сам же нарушить свои же требования.

– Ты о том, чтобы не влюбляться в тебя?

Внутри сразу же становится горячо. Когда Коршунов кивает, я радуюсь, что у меня на руках малышка, она как якорь, сдерживает от импульсивных поступков. Например, кинуться на шею своему босу и зацеловать его. До онемения губ.

– И…что изменилось? – голос предательски дрожит.

– Многое. Я не ожидал, что между нами…

Коршунов внезапно оказывается рядом, так близко, что мне становится трудно дышать. Знакомое волнение, возникающие только рядом с ним, охватывает с ног до головы. И когда между нами так все поменялось? Ведь даже предпосылок не было, что мы будем друг друга волновать. Глаз в глаза, мурашки по коже, все так, будто мы поражены одним вирусом. Болеем. Болеем друг другом.

– Ведь ты чувствуешь тоже самое, что и я?

Богдан берет мою свободную руку и кладет ее себе на грудь. Я моментально чувствую, как под ладонью быстро бьется его сердце. И мое точно такой же ритм отдает. По закону романтической киноленты мы должны сейчас поцеловаться, но по закону реальной жизни нас прерывает Вера. Ей видимо наскучило смирно сидеть на руках, а может проголодалась, она громко протестует против нашего молчания, которое сложно нарушить словами.