– На второй линии доктор Росалес.

Она могла бы сообщить об этом по интеркому, но ей было интересно, зачем мне звонит врач. Я не пожелал удовлетворить ее любопытство.

– Спасибо, – сказал я и, дождавшись, когда Пегги исчезнет, взял трубку: – Алло?

– Здравствуйте, Аарон, это Дороти.

– Добрый день.

– Вы куда-то пропали.

От такой прямоты мне стало слегка не по себе, оторопь пополам (чего лукавить?) с восторгом. Вот такая она, Дороти!

– С делами замотался.

– Ох ты.

– Накопилась куча работы.

– А я хотела пригласить вас на ужин.

– Да?

– Собственного приготовления.

– Ого!

Не знаю, почему я так удивился. Просто не мог представить ее у плиты. Пытался, но видел только ее смуглые руки, такие мягкие вопреки сильным коротким пальцам. Меня затопило нежностью.

– Охотно приму приглашение, – сказал я.

– Чудесно. В восемь годится?

– Сегодня?

– Да.

– Буду как штык.

Гораздо позже, мы уже готовились к свадьбе, Дороти рассказала, что именно сподвигло ее на этот ужин. За четыре дня без моих звонков ей открылось, насколько скучна и одинока ее жизнь.

– Я вдруг поняла, что у меня ни семьи, ни друзей. Да еще коллеги укоряют в неумении «общаться», но хоть бы кто объяснил, что это означает…

Перед моим приходом она кинулась наводить порядок в квартире: убрала с дороги стулья, запихнула книги, бумаги и разбросанную одежду в шкафы и комодные ящики.

– Все мужчины любят мясо, верно? Я позвонила в справочный отдел библиотеки имени Еноха Пратта, спросила, как приготовить стейк. Мне предложили варианты на гриле и углях, но гриля у меня нет, а насчет углей я не очень поняла, и тогда они сказали: ладно, жарьте на сковородке… С горошком было просто, всякий знает, как разогреть консервированный горошек…

Интересно, а к нашему разговору она тоже усиленно готовилась?

Да нет, вряд ли. Наверное, он возник случайно. И потом, я сам его начал своим замечанием о размерах ее жилья, запущенного, но просторного.

– У вас огромная квартира, – сказал я, оглядывая столовую, смежную с гостиной. – А сколько тут спален?

– Три.

– Ничего себе! На одного человека!

– Ну был еще сосед, но он съехал.

– Ах так.

Я присел на край гремучей металлической кушетки под цветастым покрывалом. На журнальном столике уже стояли два бокала и бутылка вина («Мальбек», отметил я). Дороти вручила мне штопор и села рядом. Так близко, что я учуял запах ее духов… или шампуня, не знаю. Она была в черной вязаной блузке с овальным вырезом и своих всегдашних черных брюках. Это ее вариант вечернего наряда? – подумал я.

А Дороти, похоже, все еще была в мыслях о соседе:

– Он съехал, потому что я недостаточно… отзывчивая.

– В смысле?

– Ну вот, например: отчего, говорит он, мне все кажется пересоленным. Понятия, говорю, не имею. А он: нет, серьезно? Так, может, отвечаю, еда и впрямь пересоленная. Нет, говорит, другим-то так не кажется. Вдруг это какой-нибудь симптом? Ну, значит, говорю, у тебя обезвоживание. Или мозговая опухоль. Боже мой! – вопит. Опухоль!

Сперва я не понял, зачем она это рассказывает. Но Дороти смолкла и как будто чего-то ждала.

– Надо же, какой дурак! – усмехнулся я.

– А то попросит ощупать его распухшие гланды, – продолжила она. – Или жалуется, что у него тянет спину, хотя сам же таскал тяжести, а в следующий раз выпрашивает рецепт на таблетки от мигрени.

– Вот же дурь-то! Прям не сосед, а пациент.

Снова пауза.

– Вообще-то он был не просто сосед, а… сожитель.

Не скажу, что меня это ошарашило. Напротив, было бы странно, если б женщина за тридцать еще не познала мужчину. Но я ставил себе в заслугу, что первым оценил ее по достоинству.

– У вас были серьезные отношения? – спросил я.

Дороти думала о своем:

– Теперь-то я понимаю, он, видимо, считал, что я мало о нем забочусь.

– Полная дурь, – повторил я.

– Пусть это послужит мне уроком, сказала я себе.

И опять она как будто чего-то ждала.

Наконец я все понял. И охнул.

– Я бы не хотела, чтобы кто-то счел меня… эгоисткой.

– Милая… Дорогая моя… Вовсе не нужно, чтобы ты обо мне заботилась. – Я взял ее лицо в ладони, поцеловал, и она ответила на мой поцелуй.

Надо сказать, выбор мой окружающих удивил. Отец высказался в той же манере, что и о маминых смелых кулинарных экспериментах: любопытно.

Мать спросила, сколько ей лет.

– Ей-богу, не знаю, – сказал я.

(Дороти было тридцать два. Мне – двадцать четыре с половиной.)

– Просто я думала, что по возрасту Дани-ка Джонс тебе ближе.

– Кто?

– Что значит – кто? Даника, с работы. Она была нашим дизайнером до Айрин. Перед самым отходом от дел отец взял ее в штат, и я вдруг понял зачем.

– Даника? Она же красит ногти на ногах!

– И что такого?

– Меня это настораживает. Что, думаю, спрятано под лаком?

– Ох, Аарон, когда же до тебя дойдет, насколько ты привлекательный? Со временем поймешь, что мог бы заполучить любую девушку, да будет поздно.

Ничего такая, сказала сестра, на любителя женщин с общительностью панды. Это меня рассмешило. Дороти и вправду смахивала на панду – тоже кругленькая, крепко сбитая, упорная.

Только я один знал, что под ее мешковатой одеждой скрываются формы изящной вазы и гладкая оливковая кожа. Тело ее как будто излучало покой, нисходивший на меня всякий раз, как я был с ней рядом.

Нас обвенчали в нашей маленькой церкви, причем даже не перед алтарем, а в ризнице, свидетелями были мои родители и сестра. Что удивительно, Дороти не возражала и против многолюдной свадьбы, но я, конечно, не стал ничего затевать. Чем проще, тем лучше, решил я. Пусть все будет просто и честно. Из-за рабочего графика Дороти мы даже не поехали в свадебное путешествие. Просто вернулись к обычной жизни.

Поженились мы в начале июля. Через четыре месяца после нашего знакомства.

Накануне своей третьей женитьбы кузен Роджер сказал, что для него супружество сродни пагубной привычке. Затем уточнил:

– В смысле, самое начало супружества, его, так сказать, заря. Все начинается заново, и молодожены – как новорожденные, еще не наклепавшие ошибок. У тебя новое жилье, новая посуда и вроде как новая личность, которую в гости приглашают вместе с твоей половиной. А у жены и вовсе новая фамилия.