— Эй, ты заснула? — шёпот Демида над самым ухом заставил меня вздрогнуть, — мы стоим уже минут пять, а ты всё ещё любуешься такой красотой через лобовое стекло.

— Задумалась.

— Мне казалось, ваше поколение, точнее бо֝льшая его часть, давно не загружает себя таким неблагодарным делом, как думать.

Мы вышли из машины. Кто-то у нас хочет диспута?

— Интересно, к какому поколению относите себя вы? Тридцать? Тридцать пять? — Я старалась говорить серьёзно, специально перешла в обращении на вежливую форму и сильно завысила возраст моего оппонента.

Демид от души расхохотался, запрокинув голову назад. Его смех эхом побежал сквозь деревья, заставляя пугливых птиц взлететь в небо.

— Оставим пока полемику, пора стол накрывать.

Я расстелила на земле плед, а Демид принялся выставлять из багажника всякую снедь: две коробки с пиццей, упаковки сыров в нарезке, яблоки, виноград, упаковку с виноградным соком, бутылку вина, орешки, фисташки и даже стеклянные фужеры на тонкой ножке. Мы умудрились уместить всё это разнообразие на одной половине пледа, а на другу, скинув обувь на песок, уселись сами: Демид по-турецки, я — подвернув под себя ноги. Он ловко управился со штопором, налил в один бокал вина, казавшимся на свету рубиновым, а во второй — виноградный сок.

— Надо с этим что-то делать, — сказала я, принимая бокал с вином из его рук.

— Ты о чём? — переспросил Демид.

— На наших встречах я пью алкоголь постоянно, а ты не пьёшь никогда.

— Ну, я за рулём.

— Вот именно! Надо с этим что-то делать!

Мы пили за его командировку («всё сложилось как нельзя лучше!»), пили за мой успех на экзамене, пили за нашу встречу. Голова приятно туманилась от лёгкого хмеля, на душе было спокойно и легко. Мы болтали, перешучивались, вспоминали забавные истории из жизни. У Демида таких было больше, а значит я смеялась чаще. А мне захотелось снова увидеть, как он запрокидывает при смехе голову, как серебряными звёздами загораются из-под прищура век его глаза. Под действием алкоголя во мне взыграло ретивое, и я принялась подначивать:

— Ну, так что вы там говорили по поводу нашего поколения, сударь?

— Я ничего не имею против твоего ума. Просто мало кто из твоих сверстников использует его по назначению.

— И много у вас таких знакомых?

— Пара-тройка точно будет, вместе с тобой.

— У-у-у, целая толпа! Теперь я понимаю, откуда эти суждения. Кстати, а сколько вам?.. Как вас по батюшке?..

— Денисович, — Демид включился в мою игру, с интересом наблюдая, куда это нас заведёт.

— Так вот, Демид Денисович, сколько лет вам?

— Двадцать пять. Было.

— Было пять лет назад? — я вмиг посерьёзнела и сделала удивлённое лицо. — Признайся, тебе ведь тридцать? Я именно так и подумала при нашей первой встречи…

Демид выглядел крайне обескураженным, пристально и без тени улыбки вглядываясь мне в лицо. Я тянула паузу сколько могла, но уже через минуту разразилась громким смехом и повалилась на спину.

— Ах ты, мелкая! Шутить вздумала! Я тебе сейчас покажу!

В одно мгновение он сгрёб моё скрюченное от хохота тело с покрывала и, как был босиком, понёс меня к краю обрыва.

— Ну что, будешь над «старенькими» глумиться?! Пощады проси или казнена будешь!

— Помилуйте, Демид Денисович, — продолжала я, войдя в раж, выдавать свои перлы, — зачем вам грех на душу брать? Видит Бог, не по-христиански это.

Но мой «старичок» решил играть до конца: мало того, что он подошёл к самому краю крутого обрыва, так ещё и начал вытягивать свои руки вперёд.

Мой смех вмиг прекратился и внутри всё похолодело от понимания того, что кроме рук Демида подо мной только пустота, а ближайшая твёрдая поверхность не ближе десяти метров внизу. Я резко «села», накинув свою правую руку, как петлю, на шею державшего меня, вторую завела ему подмышку и вцепилась в лопатку, ногами обвила его узкую талию и сцепила стопы у него за спиной в замок. Но и этого мне показалось мало. Я натянулась вся, как струна, стараясь как можно плотнее прижаться к торсу Демида, думая, что так я буду дальше от обрыва, и зашептала ему куда-то в висок:

— Дём, ты с ума сошёл! Отойди от края, мы же сейчас свалимся! Оба! Дёма! Шаг назад, быстро!

То ли мои приказы подействовали, то ли Демид сам понял, что шутка не удалась. Только он действительно сделал шаг назад, ещё один, а потом и вовсе развернулся (вместе со мной, конечно) спиной к реке. Я шумно выдохнула, обмякла на нём, так наши лица оказались на одном уровне, очень близко друг от друга. И тут до меня начинает доходить, что я сама запрыгнула на мужчину, прижималась к нему всем телом, что это его руки поддерживают меня сейчас за бёдра, а мои губы находятся в опасной близости от его губ. А ещё у Демида обалденный одеколон и, наверное, теперь моя футболка пахнет так же. Не придумав ничего лучше, я потупила глазки, вымучила из себя наиглупейшую улыбку, зашевелилась на нём, расплетая свои руки-ноги, встала на землю. Он не сопротивлялся, легко отпустил меня, и от этого его спокойствия у меня внутри зашевелилась женская обида. Но Демид Денисович был мужчиной, который понимал: чтобы одержать победу, можно и отступить немного, усыпляя бдительность врага. И в тот миг, когда я уверенно стола на своих двоих, стараясь понять обидно мне всё-таки или нет, он положил свою руку мне на затылок, притянул к себе.

Демид целовал нежно, словно пробуя на вкус, я отвечала, повторяя за ним, запустила свои пальцы в его волосы, легко потянула на себя, показывая, что не хочу его нежности, и не собираюсь строить из себя хрупкий цветочек. Всё было по-взрослому, никто ни у кого не просил разрешения, нас просто вело желание, и всё, что делали наши губы, языки, руки было правильным. Он настолько сильно прижимал меня к себе, что я перестала чувствовать своё тело, словно мы стали одним целым, Демид умудрился каким-то образом безболезненно снять резинку с моих волос, и они волной заструились по спине.

— Аленький…

Его шёпот возле самого уха заставил меня открыть глаза. Как бы трудно не было, но я смогла сделать шаг назад.

— Дём, подожди… — Сердце колотилось, мешая выговаривать слова. Я хотела посмотреть ему прямо в глаза, но могла только щурится от ярких лучей заходящего солнца. — Всё это как-то…

Он притянул меня к себе, провёл подушечкой большого пальца по моей верхней губе, заставив замолчать. От этого прикосновения у меня вмиг улетучились все мысли, а в затылке закололо.

— Аленький, — снова повторил он, — я захотел поцеловать тебя ещё тогда, в кофейне, когда увидел, как ты облизываешь пенку от мороженого с губ.

Говорил, продолжая оглаживать, обводить мои губы пальцем, отчего у меня ноги подкашивались. Я вцепилась ему в плечи, ища дополнительную опору и на выдохе прошептала: