мощью Персии и была разбита. С тех пор над всей Малой Азией с ее беспорядочным смешением народов, языков и религий воцарилось господство одного чужеземного племени – иранского Великого Царя.

ПРАВЛЕНИЕ ПЕРСОВ

Местные племена

Однако персидской власти в Малой Азии приходилось много работать, чтобы удержаться на плаву. Она столкнулась с тремя большими трудностями. Одну из них представляли местные племена. Фактически персидское покорение Малой Азии оказалось весьма неполным, согласно нашим стандартам в этом отношении. Как и с остальной частью империи, власть центрального правительства никогда не отходила далеко от больших дорог. Горные племена продолжали вести свой старый образ жизни и повиновались своим наследственным вождям, иногда лишь будучи вынужденными давать людей или дань Великому Царю. Степень их независимости колебалась согласно обстоятельствам текущего момента, энергии соседнего сатрапа и их собственной возможности к сопротивлению. Иногда правительство пыталось «спасти лицо» и свой карман, признав местного князька сатрапом империи в обмен на надлежащие выплаты дани. Однако такое положение вещей было, как мы уже говорили выше, вполне обычно для азиатских империй.

Восточная и северная части страны за Тавром персам были известны как Катпатука, название, которое греки превратили в Каппадокию. Регион, который так именовали, охватывал восточный отрезок бесплодных центральных нагорий и пояс горных районов, одетых в леса, усеянных реками, который находится между этими горами и Черным морем. Его изначальные обитатели принадлежали ко всевозможным ветвям разных племен. В древние дни Ассирии двумя великими племенами здесь были Мешех и Тубал из нашей Библии, и остатки их все еще удерживали свои позиции в этой стране против тех, кто пришел позже; грекам они были известны как мосхи и тибарены. Под властью персов чужеродная иранская аристократия, как священническая, так и мирская, обосновалась и стала господствовать по крайней мере над наиболее близкой частью Каппадокии: эти великие «бароны» и «прелаты» обитали в своих замках и укрепленных городках среди подчиненных им народов, подобно норманнам в Англии[80]. По отношению к этим пришельцам старые жители занимали место крепостных: они обрабатывали свои участки, рубили дрова и носили воду поколение за поколением[81]. Мы никогда не слышим о каком-либо мятеже среди каппадокийских крестьян. Фактически все сообщения персидского двора с побережьем Эгейского моря через Киликийские Ворота должны были проходить через Каппадокийское плато, а одна или другая из дорог, проходивших через них, всегда была одной из основных артерий империи[82]. Но в более отдаленных частях провинции, среди гор и вдоль северного берега положение вещей было совсем иным. Здесь правительство Великого Царя было лишь призраком, если не меньше. Даже в той части Тавра, которая смотрела на Киликию, в катаонских нагорьях, были кланы, которые не знали никаких законов, кроме своих собственных[83]. Вдоль черноморского побережья греческие писатели опять-таки дают нам перечень независимых племен[84]. Ксенофонт, когда проходил там в 400 г. до н. э., оказался совершенно вне сферы персидского влияния. У устья Галиса прибрежное население становилось по преимуществу пафлагонским, и к западу от Галиса Пафлагония как таковая доходила до Парфения[85].

Пафлагонцы были варварами того же типа, что и их соседи, но они все же сделали шаг в направлении национального единства. К востоку от Галиса в 400 г. до н. э. был лишь хаос мелких племен, каждое из которых следовало своей собственной воле, но среди пафлагонцев уже появились сильные люди, которым удалось сколотить из них нечто вроде единого целого. Даже как военной силой пафлагонским княжеством не следовало пренебрегать; они предоставляли прекрасный тип варварской кавалерии[86]. Их вождь Корил открыто пренебрегал приказами Великого Царя[87]. Официально он был, как это обычно делалось, признан сатрапом царя[88]; при дворе говорили, что над пафлагонцами нет персидского сатрапа по милости царя, ибо они присоединились к Киру по собственной воле[89].

Отис, наследник Корила, был столь же упрям (393 до н. э.)[90]. Примерно пятнадцать лет спустя (около 378 до н. э.)[91] пафлагонский князь Тий (Туис) был захвачен необыкновенно способным сатрапом Каппадокии Датамом, и на какое-то время в Пафлагонии слово царя все же стало законом[92]. Важность этой страны для персидского правительства проистекала в основном из того, что по ее территории проходила торговая дорога, которая выходила на Черное море у греческого города Синоп – великого рынка северного берега. Независимая Пафлагония отсекала персов от этих врат в свое царство. И после пленения Тия страна, по крайней мере до некоторой степени, осталась в руках персидских сатрапов. Датам осадил сам Синоп около 369 г. до н. э.[93] и завоевал Амис[94]. Обнаружены монеты синопского типа, на которых начертано его имя по-гречески[95]. Другие, того же типа, но, очевидно, несколько более поздние, несут на себе официальным арамейским шрифтом имя, которое, как кажется, должно выглядеть как ‘Абд-сусин (עבדססנ). Считается, что эти монеты были отчеканены наследником Датама, возможно, его сыном, которого Непот называет Сисином[96]. Другие, также синопские, имеют на себе имя Ариорат (Ариарат)[97]. Последний, несомненно, тот самый Ариарат, который по приходу Александра был назначен в северную и горную часть каппадокийской провинции далее к востоку. Его замок, судя по всему, находился в Газиуре в долине Ириды[98], и он чеканил монеты с фигурой и именем местного Ваала (Ба‘ал-Газир)[99]. Насколько Ариарат был независим от центрального правительства – вопрос спорный; в любом случае он был иранским князем, и его присутствие в Пафлагонии и Северной Каппадокии показывает, что в эти регионы уже в последние дни ахеменидской империи проникла если не власть Великого Царя, то в любом случае – персидское влияние. С политической точки зрения пафлагонцы, видимо, не находились под властью Ариарата в 336 г. до н. э. Они снова прекратили платить дань[100] и как независимая нация посылали послов Александру[101].

За Пафлагонией, в северо-западном углу полуострова, темные сосновые леса и горные пастбища, находившиеся над входом в Черное море, удерживали два родственных племени, которые были известны грекам как фины и вифинцы. Иногда о них говорят, называя их вторым из этих имен, как о едином народе. Они были фракийскими иммигрантами с противоположного берега, и у них были те же характеристики, что и у их европейских кузенов, – дикая смелость и яростное самозабвение в безумии религии и войны. Страх перед ними мешал грекам устраивать поселения на их берегу от Калхедона до Гераклеи, и горе было моряку, который вынужден был сойти там на берег![102] Греки, со своей