Мао, тогда еще не конфликтовавший, по крайней мере открыто, с преемниками Сталина, так прокомментировал это событие в ноябре 1957 г.: «Ветер с Востока одолевает ветер с Запада». Это оптимистическое высказывание, вне всякого сомнения, относилось к спутнику. Но если вдуматься в смысл изречений Мао, который в следующем году использовал ту же фразу для описания ближневосточного кризиса, можно прийти к выводу, что китайский руководитель таким образом выражал свое более широкое в географическом плане восприятие мира. Еще один комментарий Мао, опять-таки по поводу спутника, подтверждает, что он оценивал его запуск прежде всего как геополитик: «Это похоронный звон по колониализму. Американская политика по окружению СССР позорно провалилась». Генерал де Голль очень быстро почувствовал, что за фасадом отношений Москвы и Пекина, какими бы безоблачными они ни казались, если судить по таким декларациям, зрело недовольство, которое наверняка должно было закончиться разрывом. И он сразу же сделал ставку на эти разногласия, чтобы еще больше изменить картину коммунистического мира. В целом же, судя по комментариям того времени, эти события вызвали определенный оптимизм. Многие западные аналитики полагали тогда, что СССР, обретя новую мощь, может стать более миролюбивым, поскольку его былая агрессивность являлась проявлением тревоги, испытываемой из-за комплекса стратегической неполноценности. Разве не снижался тем самым риск перерастания «холодной войны» в «горячую»? Этим вопросом часто задавались в ту пору. По мнению генерала де Голля, внимательно наблюдавшего за новым раскладом сил, напрашивалась мысль, и он произносил ее вслух, что в равновесии страха есть свои положительные моменты для сторонников мира во всем мире78.

Этот оптимизм скоро подвергся испытанию кризисом, который Хрущев сознательно спровоцировал в Берлине в 1958 г.

Да, в отношениях Франции с Москвой после возвращения генерала к политической деятельности не все складывалось гладко. Прежде всего Хрущева тревожило франко-германское сближение, закрепленное визитом Аденауэра к де Голлю в его поместье в Коломбэ-ле-дез-Эглиз. Встреча двух политиков, состоявшаяся в частных владениях генерала – весьма символичный жест, – вызвала раздражение и беспокойство Москвы.

В течение нескольких недель, предшествовавших этой встрече, советский посол в Париже Виноградов, пристально следивший за деятельностью генерала де Голля до и после мая 1958 г. и хвалившийся перед своим правительством, что поддерживает с ним доверительные отношения, доказывал Москве, что генерал, убежденный сторонник независимой политики, мог бы стать авторитетным союзником. Франко-германское сближение и личные отношения де Голля и Аденауэра поколебали доверие, которое СССР испытывал к этому потенциальному союзнику. Хрущев был настолько раздосадован, что открыто критиковал это сближение, доходя до параллелей с Мюнхенским договором 1938 г.

Рост активности генерала де Голля на международной арене осенью 1958 г. раздражал не только СССР. В Германии также наблюдалось определенное смятение, вызванное эффектной инициативой генерала: меморандумом от 17 сентября. Всего через два дня после отъезда канцлера Аденауэра из Коломбэ радушный хозяин отправил президенту США меморандум из четырех пунктов, главное место в котором занимала модификация процесса принятия решений в рамках НАТО путем создания трехстороннего директората, в составе США, Великобритании и Франции. Генерал де Голль основывался, представляя этот проект, на констатации следующего факта: «Общность испытываемых рисков не соответствует уровню сотрудничества, необходимого в плане принятия решений и несения за них ответственности». Президент США ответил ему, что, будучи полностью открытым для дискуссий – и дискуссии такого рода действительно состоятся, – он не может и помыслить о том, чтобы предоставить другим членам альянса тот особый статус, которым пользовалась Франция. Проект не получил широкой огласки, но глубоко заинтересовал некоторых союзников США, особенно Италию. И его воспринял как личное оскорбление канцлер Аденауэр, которому генерал двумя днями ранее ничего не рассказал; он счел это признаком недоверия. Посол Сейду, которому генерал де Голль, будучи осведомленным об опасных последствиях своей инициативы, поручил представить дело канцлеру максимально тактично, отмечал в своих воспоминаниях, «что оно постоянно служило источником раздражения Аденауэра»79.

Таким образом, международная обстановка уже была достаточно неспокойной, когда 10 ноября рванула настоящая бомба. Хрущев поставил под сомнение статус Берлина, оформленный решениями Ялтинской и Потсдамской конференций 1945 г. Они разделили Берлин на четыре сектора оккупации, распределенные между победителями, и сделали анклавом в советской оккупационной зоне. Никогда с 1945 г. советское руководство не оспаривало этот статус, обеспечивавший ему полный контроль над бывшей столицей Рейха, символом его победы. С июня 1948 г., реагируя на желание западных держав поставить на ноги Западную Германию, Сталин решил блокировать доступ к западному сектору Берлина, что практически лишило его способности к выживанию. Для снабжения жителей был налажен воздушный мост. Эта блокада продолжалась одиннадцать месяцев, пока Сталин не уступил твердой воле, единодушно проявленной союзниками. Но память об этом периоде тяжелых испытаний никуда не делась ни у жителей Берлина, ни у западного мира в целом, который неоднократно испытывал страх перед перерастанием «холодной войны» в «горячую».

Спустя десять лет преемник Сталина, на словах проповедующий мирное сосуществование, тем не менее вновь спровоцировал угрозу конфликта. Все началось с жесткого выступления Хрущева 10 ноября, в ходе которого он обвинил западные страны в нарушении соглашений 1945 г., традиционно шантажируя контрмерами в виде пересмотра статуса немецкой столицы. Он добавил к этому угрозу передачи советской стороной Германской Демократической Республике, «суверенному государству», как он подчеркнул, всего контроля над Берлином. Как игнорировать здесь враждебное отношение СССР к признанию Федеративной Республики Германии тремя годами ранее и противодействие Москвы вступлению нового немецкого государства в НАТО?

И как недооценивать, в условиях этого открытого проявления советской агрессии, беспрестанно повторяющееся требование признания ГДР? Спустя две недели, 27 ноября, западные державы получили ноту с требованием разрыва Берлинских соглашений 1945 г. в силу их неактуальности и с предложением мирного договора, предусматривающего трансформацию Западного Берлина в демилитаризованный вольный город и вхождение Восточного Берлина в состав ГДР. Дополнительная угроза: отказ западных держав от этого проекта влек за собой немедленное подписание Советским Союзом мирного договора с ГДР и передачу ей ответственности за отношения с западными державами. Хрущев отвел Западу шесть месяцев на организацию нового статуса. Речь шла о настоящем ультиматуме, когда Хрущев, помнивший о проволочках сторон конфликта и об итоговой сдаче Сталиным своих позиций, проявил решимость, которую сочли провозвестником беспросветного кризиса. Союзники осознавали, какое раздражение вызывает у СССР растущая мощь Федеративной Республики. Созыв бундестага в Западном Берлине для проведения президентских выборов особенно беспокоил руководство ГДР. Известно, что Ульбрихт неустанно предупреждал Хрущева о последствиях такой ситуации, особо подчеркивая рост оппозиционных настроений в восточногерманских элитах, склонных к бегству на Запад. Анри Фроман-Мерис, позже ставший послом в Москве, а будучи молодым дипломатом, переживший этот кризис в советской столице, считал, что демарш Хрущева в ноябре 1958 г. объяснялся в том числе беспокоившим его франко-германским сближением, поскольку СССР долгое время делал ставку на враждебность генерала де Голля к Германии, даже на его некую «германофобию». Советские дипломаты воспринимали как должное, что враждебное отношение генерала де Голля к возрождению Германии в любом виде, столь явно выраженное на переговорах в Москве в 1944 г., являлось величиной постоянной. Поэтому отношения, завязавшиеся между этими двумя людьми в 1958 г., которые только подчеркнула встреча в Коломбэ, стали большим разочарованием для Москвы, а кризис 1958 г. мог стать возможностью помешать зарождающемуся согласию. Этот анализ весьма убедителен. Он свидетельствует о неподготовленности СССР к преображению де Голля. Ему ближе был генерал образца 1944 г., ищущий поддержки у СССР, чтобы упрочить свои позиции на фоне англо-американских союзников.