Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты жалеешь, что вышла замуж?
Словно дьявол искушал меня сомнениями.
После того, как сам признался в отсутствии грехов.
Я покусала губы, ища внутри себя правильный ответ и слепо глядя на дворники, которые шуршали по лобовому стеклу в ритме биения сердца.
— Нет, я не жалею, — сказала я тихо. — А вот мой муж наверняка. Он-то на мне женился, когда я была безработной, грустной, прибитой жизнью неудачницей. Я так была ему благодарна за то, что он любит, даже когда я совершенно не заслуживаю любви, что изо всех сил старалась окружить его теплом и заботой. Стала домашней кошечкой, приносила в зубах тапочки и мечтала подарить ему то единственное, чем могла отплатить — сына. Наследника.
— Ты совершенно не похожа на такую женщину, — заметил Герман. — Что десять лет назад, что сейчас.
— Ага, — я засмеялась, чтобы не заплакать. — Зато в промежутке между этими моментами была именно такой. Особенно, когда дети никак не получались. Я ревела почти каждый день, чувствовала себя виноватой и… бракованной. Драила плинтусы зубной щеткой каждый день и готовила по три блюда на ужин, чтобы доказать, что я настоящая женщина.
— А кто же ты еще? — Герман бросил на меня очень быстрый взгляд, отвлекшись от дороги, по которой уже летел, обгоняя неповоротливые автобусы.
Словно хотел убедиться, что посадил в машину действительно меня, а не переодетого мужика.
— Это я сейчас устрою разнос любому, кто только посмеет сказать, что женщина без детей — неправильная, — вздохнула я. — Или та, что не готовит, не убирается, не ложится в постель по первому свистку. Я отогрелась, набралась сил и вернулась к себе настоящей. А Игорь… Он все никак не может понять, что той забитой девочки больше нет и никогда уже не будет. Ему кажется, что мне просто работать вредно. Или заниматься волонтерством. Или подруги на меня плохо влияют.
— А теперь ты еще связалась с дурной компанией, — ухмыльнулся Герман. — Похитил добропорядочную жену и мать и увез кататься, будто какой-нибудь развращенный помещик бесприданницу.
— Кто еще кого похитил! — возмутилась я. — По конституции мужчина и женщина равны в правах. Так что настаиваю на том, что это я дурная компания. Врубай рок, будем отрываться!
Герман, смеясь, покачал головой, дождался очередного светофора и нажал несколько кнопок.
Ту-ду-ду! Туду-дуду!
В колонках раздались первые аккорды «Smoke on the Water», впереди загорелся зеленый, и мы рванули по почти пустому проспекту заметно за сотню.
Я приоткрыла окно, впуская в машину запах дождя и шум города.
Тогда. И не узнает
Ноябрьский туман серыми хлопьями врывался в приоткрытое окно, напоминая мне о чем-то давно забытом. То ли о юности, то ли о дерзости, то ли — обо мне самой.
Другой.
— У тебя сигарет нет? — спросила я, почувствовав, что чего-то не хватает.
— Идешь вразнос? — покосился Герман. — Курить вредно.
— Грешить так грешить! Останови у какого-нибудь магазина, я куплю и на улице перекурю быстренько.
— Посмотри в бардачке.
Я нажала на кнопку, и из бардачка мне на колени вывалилась куча хлама: салфетки, маски, таблетки, зарядки для телефона, презервативы, скомканные обертки и — наполовину пустая пачка сигарет.
— Это водителя, — тут же открестился Герман от продемонстрированного ему дырявого носка. — И сигареты. И…
— Лакрица! Фу! — я подцепила пакетик с черными конфетками за краешек и отвела подальше от себя, изображая отвращение. — Лучше уж грязные носки жевать!
— А вот лакрица моя! — мрачно зыркнул на меня Герман и ловко выхватил из руки конфеты.
— Ты ЭТО любишь?! — ужаснулась я. — Она же на вкус как…
— Микстура от кашля, битум пополам с камфарой, резиновые сопли, жвачка со вкусом горелого черного хлеба... — методично перечислил Герман. — Тебе придется очень постараться, чтобы выдумать сравнение, которого я еще не слышал.
— Даже извиняться не буду! Вообще не понимаю, как это можно любить.
— Меня никто не понимает, — Герман бережно припрятал пакетик с лакрицей в карман пиджака. — Даже мама в детстве считала — я притворяюсь, что мне нравится, чтобы меня поменьше поили от кашля. Она часто ездила в Финляндию, но ни разу не привезла мне оттуда ни лакрицу, ни салмиак. Удивлялась — «как эту гадость вообще можно есть?»
— Как эту гадость вообще можно есть? — с самым серьезным видом заявила я.
— С удовольствием! — назидательно поднял палец Герман. — Это удовольствие для ценителей нестандартного, не всем дано.
— Эх, значит, буду ценительницей стандартного, — засмеялась я.
Атмосфера стала чуть свободнее, и я, глядя на его руку на руле, решилась задать интересующий меня вопрос:
— Почему ты кольцо не носишь? Ты же в курсе, что все свободные и не очень женщины нашего торгового центра на тебя слюни пускают? Ты даешь им ложные надежды!
Герман с удивлением посмотрел на свою правую руку, будто впервые заметил там отсутствие кольца. Потер безымянный палец большим.
— Не знаю, — признался он. — Раздражает почему-то.
— Носить надо! — назидательно сказала я. — Как оберег. Иначе секретарши в коротких юбках тебе работать спокойно не дадут.
— Я не держу на работе тех, кто вместо дела думает о половых игрищах, — скривился он. — По крайней мере, с девяти до шести.
— А в обеденный перерыв можно думать о половых игрищах? — с невинным видом спросила я.
— Так! Вот давай без намеков! У меня секретарша многодетная мать, еще не хватало думать о том, чем она в обеденный перерыв занимается… — Герман нахмурился, а потом сделал жест, подозрительно похожий на отмахивание от порчи.
Я засмеялась и откинула голову назад, глубоко вдыхая запах московской осени из окна, кожи и дерева, исходящий от автомобиля, розмарина и холода — от Германа.
В колонках очередные гитарные запилы сменились на Scorpions «Send me an angel», и я немножко подпела припеву.
— Очень любил эту песню в школе, — сказал Герман, едва заметно усмехаясь каким-то своим мыслям. — На школьной дискотеке всегда приглашал танцевать под нее ту, в кого был влюблен.
— А потом она разбила тебе сердце и ты никого больше никогда не полюбил, пока не встретил Полину? —
