птицу, и делал это только тогда, когда в домике не было совсем мяса, и он знал, что если не приготовить еды, его товарищи останутся голодными. Поэтому он никогда не убивал больше одной птицы. И хотя Томашевский часто подтрунивал над его немногочисленными трофеями, Борис сносил эти насмешки довольно спокойно.

Но однажды и с ним произошла довольно опасная история, чисто случайно, к его счастью, окончившаяся для него благополучно.

Сварив суп из остававшейся козлятины, Борис решил пойти подстрелить фазана, чтобы зажарить его на второе. К гумну можно было подойти двумя путями: по наезженной дороге через склад – более длинной, и более короткой – напрямую через заросли ивняка и орешника. Времени у Бориса было мало, и он решил пройти коротким путём. Так как, кроме тех кустов, о которых мы упомянули, в этом месте росло и чёртово дерево, то путь этот оказался довольно трудным, поэтому, когда под ногами оказалась дорожка, вернее, тропка, ведущая к излучине протекавшего у домика ручья, то Борис, уже уставший продираться через колючие заросли, решил её использовать. Он справедливо рассудил, что эта тропа, наверно, протоптана какими-нибудь животными, идущими ночью по ней на водопой. Решив, что это, скорей всего, должны быть олени, он даже мечтал, что, может быть, один из них станет его добычей, и пожалел, что все патроны у него заряжены только дробью, а пули остались дома.

Он сравнительно быстро продвигался к ручью, как вдруг за одним из поворотов тропинки услышал какое-то сопение и звуки, чем-то напоминавшие хрюканье свиньи. Борис остановился, не успев дойти до поворота шагов 5– 6. Вдруг оттуда выскочил огромный кабан. Зверь, увидев человека, остановился и не то захрюкал, не то заревел. Парень, испугавшись, на некоторое время остолбенел, потом, даже не соображая хорошенько, что делает, поднял ружьё и выстрелил в морду кабана сразу из обоих стволов. Зверь присел, отскочил, мотая головой, в сторону от тропинки и провалился в глубокий снег. Продолжая реветь и мотать головой, с которой капала кровь, кабан пытался выбраться на твёрдую тропинку, но вместо этого почему-то повернулся к ней задом и всё глубже увязал в снегу и прикрытой им болотистой почве, окружавшей ручей.

Борис, опомнившись от первого страха, повернулся и, забыв уже про всякую охоту, что было духу помчался домой, вновь продираясь через густые заросли. Он понимал, что дробь, попавшая в морду кабана, причинила ему вреда не больше, чем укусы комара, и что, как только тот выберется на тропинку, помчится вдогонку за своим обидчиком.

Прибежав, запыхавшись и основательно ободравшись о кусты, он своих товарищей застал уже дома. Увидев его растерзанный и испуганный вид, оба мужчины всполошились. Особенно испугался Демирский: он привык к парню и относился к нему как к сыну или младшему брату. На беспорядочные вопросы, посыпавшиеся на него, Борис, еле переводя дух, ответил:

– Там кабан, я его подстрелил! Он, наверно, в кустах!

Томашевский рассмеялся:

– Это дробью-то кабана подстрелил? Не чуди, Боря, этого кабана уже давно и след простыл! Напугали вы друг друга: ты его своими выстрелами, а он тебя свирепостью и видом. Успокойся, садись, да поешь супа, он у тебя вкусный получился.

Однако, Демирский, азартный охотник, к словам Бориса отнёсся не так:

– А может, он его всё-таки подранил, хоть и дробью? А может, кабан, сойдя с тропы, в снегу увяз? Ешь скорее, Борис, и пойдём, пока ещё не совсем стемнело, твою добычу поищем. Зарядишь двустволку патронами с пулями, я возьму свой винчестер. Вдвоём-то мы с тобой и с медведем справимся! А вы, тем временем, пан Томашевский, сходите на склад, произведите подсчёт вывезенного леса, а то наш охотник этого сделать, конечно, не успел.

Через полчаса Демирский и Борис были на месте происшествия. Парень показал поворот, из-за которого вышел кабан, куда он прыгнул после его выстрелов.

Действительно, шагах в четырёх от тропинки снег был истоптан, местами на нём виднелись капли крови, от этого места вглубь чащобы тянулась полоса сломанных кустов и виднелись следы кабаньих ног, глубоко проваливавшихся в рыхлый снег. Они пошли по этому следу.

Не успели они сделать и сотни шагов, как услышали сопение и какое-то повизгивание животного, а ещё через несколько мгновений увидели и самого кабана. Он сидел на снегу и, мотая головой, сопел и как-то жалобно хрюкал. До него было не более двадцати шагов. Он, очевидно, учуял людей, но или дорога по глубокому снегу его так измучила, или ранение было более серьёзным, чем можно было предположить, но зверь сделал только слабую попытку приподняться и опять плюхнулся на снег.

Недолго думая, Демирский сбросил с плеча винчестер, прицелился, выстрелил, затем второй раз. Кабан захрипел и повалился на бок.

Когда они осторожно приблизились к огромному зверю, он был уже мёртв. Демирский размотал предусмотрительно захваченную им с собой толстую верёвку, они обвязали кабана вокруг туловища у передних ног, впряглись в образовавшиеся лямки и медленно потащили зверя к дороге. По расчётам Демирского, до неё было совсем недалеко, так и оказалось.

Протащив тяжёлую тушу с невероятным трудом через заросли шагов двести, они вышли на проезжую дорогу и тут, уже с меньшими усилиями, поволокли её к своему домику. Приближаясь, услышали приветственный лай Мурзика. Отправляясь на охоту, его всегда оставляли дома: охотничьей собаки из него, при всём старании Демирского, так и не получилось.

Дверь отворилась, и навстречу им вышел Томашевский. Мокрые от пота, почти совершенно обессилевшие охотники, бросив огромного зверя около двери домика, в изнеможении сели прямо на снег.

Томашевский с удивлением рассматривал кабана и время от времени громко высказывал своё восхищение. Выскочивший вслед за ним Мурзик осторожно приблизился к зверю, причём шерсть его поднялась дыбом, он злобно заворчал и поджал хвост.

Решили разделать кабана в этот же вечер. Оставлять его на улице было нельзя – он бы замёрз, а после этого снять с него шкуру стало бы просто невозможно.

Выпив горячего чаю и покурив, принялись за работу. Её пришлось делать при свете фонарей «летучая мышь», и заняла она более двух часов.

Наконец, дело было сделано: шкура снята, голова отделена от туловища, которое выпотрошили и разрубили на несколько частей. Рассматривая голову, Демирский воскликнул:

– Так вот почему он не ушёл! Ты, брат, своею дробью ему глаза выбил, он ослеп, и поэтому вертелся на одном и том же месте. Между прочим, это-то тебя и спасло, вряд ли бы ты от него сумел убежать.

Коммуна охотилась только тогда, когда нуждалась в мясе, а теперь, получив