— Рыцарь — это хорошо… наверное. Но как случилось, что вы… по-простому? Или доспехи пришлось отдать? Слыхан я, что у вас, благородных, такой обычай: отдавать доспехи и коня победителю.

Я ухмыльнулся.

— Просто не хочу драться с каждым болваном, возомнившим, что его дама сердца — самая дамистая. Доспехи у меня в мешке, а меч стараюсь не вынимать из ножен… лезвие уж очень заметное.

Он снова слушал внимательно, смотрел, оценивал, а улыбнулся уже почти дружелюбно.

— Если так, то вы не дурак, ваша милость. Хоть и рыцарь. Драться за дело — достойно, а по пустякам, как рыцари, — последняя дурь. Когда война — бьемся, так надо, а когда ее нет… разве ж за баб стоит?

Я объяснил, куда утром явиться, он допил и ушел, сразу повеселевший, с прямой спиной, настоящий ветеран, что хоть и спустил с себя все, но оружие при нем, что выручило снова. Уже не в бою.

— Вылезай, — велел я Бобику. — Здесь тебе ничего не обломится.

Он вылез и посмотрел на меня с таким укором, что мне, как Чехову, стало ужасно стыдно.

Клотар сидел за столом, удобно расположившись спиной к стене, а лицом ко входу, характерная посадка для мужчин, столешница заставлена широкими тарелками, глубокими мисками, там же высится кувшин и три медных кубка. Брат Кадфаэль скромно сидит на другой стороне, а моя тарелка с ювелирной точностью стоит на вершине невидимого треугольника с абсолютно равными сторонами.

Они молча смотрели, как пес влез под стол, завозился там, устраиваясь, печально вздохнул и лег, громыхнув костями.

— А где извозчик? — спросил я. — Кучер? Ну, в смысле, водитель коней?

— Понес леди Женевьеве блюдо в номер, — объяснил брат Кадфаэль. — Он очень вежливый, хоть с виду не очень…

— Просто холуй, — буркнул Клотар.

— Он очень добрый… Я отмахнулся.

— Понятно, понятно. Люди-дикари: налицо ужасные, добрые внутри…

Я взялся резать мясо, стараясь не слишком явно присматриваться к Клотару, с кем до этого мы оба держались как на противоположных концах невидимой веревки и оба мечтали ее удлинить еще больше.

В просторном зале, где достаточно крепких мужчин, он выглядит, однако, как матерый волчище среди дворовых псов. Рослый, все в том же синем кафтане поверх стальной кирасы, коротко срезанные волосы обнажают толстую, как ствол дерева, шею, лицо будто высечено из серого камня, глаза стали еще ближе один к другому, зато широкий рот теперь шире, что я считал вообще невообразимым. Сейчас он откусывает такие ломти мяса, что я разделил бы на два десятка ломтиков, если бы в моих руках были нож и вилка. А так, конечно, я отстану от него не очень уж…

Я проглотил первый кус мяса, пересилил себя и сказал Клотару:

— У тебя нет причин меня обожать. Я тоже от тебя не в восторге… хотя, конечно, расправился ты с разбойниками просто великолепно!.. Так что давай не будем выказывать друг другу чрезмерной любви, но и не будем ничего такого, что помешает доставить леди Женевьеву… по адресу.

Он смотрел набычившись, с подозрением в близко посаженных оловянных глазах. Брат Кадфаэль сказал поспешно:

— Да какие могут быть… Сэр Ричард, о чем вы говорите? Мы же все христиане!

— Еще какие, — подтвердил я.

Клотар проговорил неприятным голосом:

— Мы должны довезти леди Женевьеву…

Кадфаэль не уловил недосказанности, но я учуял, у нас с Клотаром есть нерешенное дельце, кивнул и ответил, глядя ему в глаза:

— А когда довезем, тогда — да.

— Хорошо, — ответил он грубо. — Отложим.

Я жестом подозвал паренька с подносом.

— Еще такого же барашка… В чем жарили?

— В оливковом масле, — ответил он с почтением к таким шустрым едокам, не заметил нашего ненасытного крокодила под столом. Уже брюхо будет волочиться по земле, а все равно будет жрать, морда противная. — А что к барашку?

— Мне ничего, — ответил я, — но у моих… гм… коллег есть свои запросы.

— Вина, — прорычал Клотар. — Только получше, чем эта бурда.

Мальчишка повернулся к Кадфаэлю. Тот проговорил смиренно:

— Я уже сыт. Но, чтобы быть со всеми, я не откажусь от постной пищи.

— Есть прекрасные белые грибы в сметане, — сообщил мальчишка.

— Грибы и мне, — крикнул я вдогонку.

Мясо запивали вином из одного кувшина, стараясь не протянуть к нему рук одновременно, чтобы не соприкоснуться пальцами. Кадфаэль ерзает, на лице виноватость, не понимает напряга, ведь мы же христиане, должны взаимно прощать друг друга, даже щеки подставлять.

Принесли барашка и, к моему удивлению, заодно по своей инициативе подали прямо на сковороде еще шипящую и стреляющую капельками масла яичницу из дюжины яиц, горячий хлеб из муки тонкого помола и свежий сыр, а также поставили масленку, заполненную доверху свежайшим маслом.

— Ого, — сказал я. — Похоже, нас здесь уважают.

— Заметили, — буркнул Клотар. — Не люблю.

Я покосился на его яркий синий камзол, смолчал, хотя на языке сразу кое-что завертелось, готовое спрыгнуть. Другое дело — брат Кадфаэль, этот в самом деле не любит, когда замечают, потому и весь из себя скромнейшая мышка.

Дверь распахнулась, в зал вошли, тяжело ступая, пятеро воинов в побитых доспехах. Во главе отряда я отметил коренастого и поджарого человека с суровым коричневым лицом. Из-под тусклого шлема выбиваются темные с сединой волосы, такие же белые нити блестят и в короткой бороде. Властный взгляд, разворот плеч и осанка выдают в нем командира. Кожаный панцирь в металлических пластинках, на широком поясе короткий меч и кинжал с длинным узким лезвием.

Бард оборвал песню несколько обидчиво: взоры всех обратились к пятерым. Они тяжело опустились за стол слева от нас, сразу потребовали еду и вина. Кто-то поинтересовался, что у них с доспехами, старший бросил коротко, что встретили гяурлега. И тот не ушел с дороги, как обычно делал, если верить легендам.

Разговоры прервались, теперь уже и бард начал протискиваться поближе. Я не знал, что это за гяурлег, но видел, как посерьезнел Клотар, как побледнел и часто-часто закрестился Кадфаэль.

Справа от меня кто-то сказал:

— Говорят, только Блуждающий может остановить гяурлегов.

— Но Блуждающий, — ответил другой голос, — ушел и больше не вернется…

— Это он сам так сказал?

Кадфаэль заметил, что я прислушиваюсь, сказал строго:

— Суеверия темных людей!.. Ничто не спасет мир, только любовь и милость Господа нашего. А все эти древние колдуны и маги — это темная грубая сила, что служит Сатане.

— А что за гяурлеги? — спросил я.