– Говори! – прохрипел Буридан. – Объяснись, или, клянусь Богом, прежде чем безумие заполонит мой мозг, я убью тебя вместо этого человека, который, по твоим словам, приходится мне отцом!

И уже более тихо, с бесконечным изумлением, он повторил:

– Мне?! Отцом?!..

– Монсеньор, – сказал Ланселот Бигорн, – а теперь, когда вы знаете, что являетесь его сыном, мне, безусловно, придется называть вас так; монсеньор, объяснение будет ужасным, это правда, но очень простым. Этот ребенок, которого там, в Дижоне, мне поручили утопить, этот ребенок, чья история так вас растрогала, когда я вам ее рассказывал… малыш Жан… сын госпожи де Драман… сын Карла, графа де Валуа, посланника Франции в Бургундии… так вот, этого ребенка, монсеньор, я тогда не утопил, вы не ослышались. Я оставил его в одной заброшенной хижине, намереваясь позднее вернуть матери… Там его и нашли некие люди и увезли… Знаете куда?.. В Бетюн, что находится в графстве Артуа!

– В Бетюн, что находится в графстве Артуа! – прошептал Жан Буридан.

– Понимаете: вы и есть этот ребенок! О том, монсеньор, как я узнал, что ребенок, оставленный мною в заброшенной хижине, был увезен в Бетюн, где и вырос, откуда затем уехал учиться в Париж, в Сорбонну… Об этом я вам поведаю позднее, когда вы будете в состоянии меня слышать, так как рассказал я вам еще не все. Мне еще остается рассказать вам о госпоже де Драман.

– О моей матери! – пробормотал Буридан, в глазах у которого стояли слезы. – О! Расскажи мне о ней! О! Расскажи, расскажи, если под твоим плащом бьется человеческое сердце, расскажи мне, что стало с моей матерью!

– Вы этого действительно хотите?

– Хочу! – прошептал Буридан с тревогой в голосе.

Взгляд Бигорна наполнился состраданием:

– Да проклянут меня небеса, если я совершаю преступление, говоря вам то, о чем собираюсь сказать. Но вы ее сын, а я, который ничего не боится, я, который всю жизнь провел в злачных местах, я, который набирался опыту во Дворе чудес, я, который общался лишь с безобразными душой людьми, по большей части, калеками; я, Ланселот Бигорн, готов призвать на свою голову все кары небесные, если я лгу вам в сей роковой час! Что стало с госпожой де Драман, я так и не узнал. Что она делала в те далекие времена, когда в Дижоне я был исполнителем низменных приказов монсеньора, вашего отца, какие катаклизмы происходили в ее жизни, какие страдания разрывали ей душу, – этого я не знаю, и никто, вероятно, никогда не узнает, разве что за исключением вас, Жан Буридан, вас – ее сына! – так как вам, несомненно, она все это откроет!.. А вам я могу сказать лишь одно – я ее видел!

– Ты ее видел! – вскричал Буридан. – Жива! Моя мать жива! Да благословит тебя Господь, тебя, который в моем отчаянии приносит сыну Карла де Валуа такую радость!

– Я ее видел! – повторил Бигорн голосом еще более мрачным. – И, что самое страшное… монсеньор, вы тоже ее видели!

– Я?! – воскликнул Буридан, чувствуя, как жар подступает к горлу.

– Вы! Госпожа де Драман, монсеньор, ваша мать – это та женщина, что ждала вас как-то вечером на берегу Сены… Это та женщина, которая подходила к вам на улице Фруадмантель… Это та женщина, которая затем говорила с вами у большой башни Лувра…

– Замолчи! – перебил его Буридан, обезумев от ужаса.

– По вашим искаженным чертам и блуждающему взгляду, – закончил Бигорн, – я вижу, что вы уже поняли: ваша мать – это та женщина, которая в одну проклятую ночь взяла вас за руку, чтобы провести в кровавую башню, где по приказу Маргариты Бургундской вас должны были убить!

У Буридана подкосились колени, и он упал навзничь, потеряв сознание. Бигорн склонился над ним и прошептал:

– Бедный юноша! Такой отважный, добрый, верный и такой несчастный! Правильно ли я поступил, когда рассказал ему все? Бог рассудит, – насмешливая улыбка появилась на губах Бигорна, и он добавил: – Если, конечно, Богу есть дело до поступков и слов Ланселота Бигорна!

* * *

Ловкий бетюнец перенес Буридана в зал, где находились братья д’Онэ, Гийом и Рике. На возгласы и вопросы Бигорн ответил кратким объяснением, которое тут же выдумал. Друзья поспешили предпринять все маневры, необходимые для того, чтобы привести Буридана в чувство. Увидев, что он открыл глаза и приходит в себя, они, по знаку Бигорна, вышли.

Буридан, таким образом, остался один… наедине со своими мыслями.

Думал он только об одном – о своей матери. Буквально в нескольких шагах от юноши находился отец, но Буридан о нем даже и не вспоминал. Это поразительное событие, которого, в другие часы, хватило бы для того, чтобы перевернуть всю его жизнь – шутка ли, его отец сам Валуа! – повторимся, это событие исчезало в огромной тени, которое отбрасывало на его думы другое событие – у него была мать, его мать была жива, его матерью была та женщина, которая, по выражению Бигорна, взяла сына за руку, чтобы отвести туда, где его должны были убить! Что чувствовал этот юноша в следующие несколько часов? О чем думал? Что говорил себе? Какие кошмары терзали его воспаленный разум? Кто знает? Он позабыл о Миртиль, забыв, что любит ее! О Мариньи, забыв, что ненавидит его. О королеве, забыв о том, что Маргарита Бургундская выбрала его для своей кровавой страсти. Он позабыл о короле, забыл о том, что Людовик приказал найти его, чтобы повесить. Не помнил он, в каком месте находится, позабыв, что место это зовется Нельской башней!..

Окажись кто рядом с ним в тот момент, этот кто-то услышал бы, как Буридан шепчет те невнятные слова, в которых, вероятно, заключалась вся его мысль, все, что было в этот час живого в его душе, голове и сердце:

– Матушка! Бедная моя матушка!..

Вот только Бигорн, который без малейших угрызений совести подслушивал у двери, слышал рыдания, от которых, как он признавался позднее, по коже у него забегали мурашки. Когда Буридан пришел наконец в себя после этих долгих и мучительных размышлений, во время которых он задавал себе десятки вопросов; когда, мало-помалу, к нему вернулось хладнокровие, он вышел из комнаты, куда его, пребывавшего без сознания, принес Бигорн, и медленно поднялся на вершину башни. Он заметил тогда, что уже рассвело; солнце поднималось в золотистых облаках пыли, которая придавала роскошный окрас легкой дымке на горизонте. Париж виделся ему через некую легкую газовую пелерину, которую за ночь натянули феи. Внизу, похожие на массу расплавленного свинца, бежали тихие воды Сены. И совсем рядом, на другом берегу реки, высилась уродливая крепость с ее могучими башнями, рвами, потернами, зубцами стен, машикулями, извилистыми, испещренными жирандолями крышами – Лувр! Лувр, в котором, вероятно, в этот час спала Маргарита Бургундская… мать Миртиль!

Буридан был человеком действия, причем в поступках своих, как мы уже имели возможность заметить, руководствовался здравым смыслом и логикой, которая была его главной особенностью. Мы ни в коем случае не желаем представить его поэтическим и сентиментальным героем; мы хотим лишь показать, какими в правление короля Людовика Сварливого могли быть жизнь, мысли и манеры студента – такого, как Буридан, который остался знаменитым в летописях Сорбонны и в приключенческих романах. Прославленный и великий Дюма сразу отважился изобразить Буридана капитаном. Подобная дерзость простительна гению. Мы же, являясь лишь скромным постановщиком драм, постарались не отступать от исторической правды.