Итак, Буридан поднялся на платформу Нельской башни не для того, чтоб насладиться столь живописной панорамой тогдашнего Парижа, а просто потому, что ему требовалось вдохнуть свежего воздуха. Окончательно придя в себя, он спустился на тот этаж, где оставил графа де Валуа. Буридан отодвинул массивные щеколды, тщательно загнанные Бигорном в пазы, вошел и увидел, что граф сидит на том же месте, где он его и оставил ночью. Налитое свинцом лицо, мрачный взгляд, заостренные черты – все указывало на то, что человек этот провел долгие часы, одолеваемый тяжелыми мыслями. При виде юноши на застывшей физиономии графа не промелькнуло и тени доброжелательной эмоции. Буридан окинул его долгим взором. Валуа, в свою очередь, не сводил глаз с вошедшего. Казалось, они изучают друг друга с любопытством, в котором было нечто страшное, и этот обмен взглядами, эта минута молчания между отцом и сыном были просто ужасны.

Возможно, Буридан надеялся… Вот только на что? Он и сам бы этого не сказал. Быть может, на какое-нибудь слово, какой-нибудь жест, какой-нибудь проблеск в глазах, какой-нибудь пустяк, наконец, который дал бы ему понять, что этот человек видит в нем сына. Валуа встал, опираясь обеими руками на крестообразную рукоять палаша, распрямил свою обтянутую буйволовой кожей могучую фигуру, и лицо его под фиолетовым капюшоном, края которого жесткими складками спадали на плечи, показалось юноше более бледным, более суровым, чем обычно. Он заговорил, и при звуке его голоса Буридан неожиданно вздрогнул. Вот что сказал граф де Валуа:

– Молодой человек! Этой ночью вы узнали страшную тайну. К несчастью, вам сообщили то, о чем вы никогда не должны были узнать. Воздержитесь от того, чтобы осуждать мое прошлое поведение по отношению к матери и к вам самому. Тот человек сказал правду. Как вы здесь оказались, не так уж и важно, как не важно и то, кто вы сейчас и чем занимаетесь. Только не пытайтесь понять мотивы моих поступков или, если угодно, моих преступлений. Не пытайтесь кичиться титулом, который вашим не является. Знайте, что для вас я остаюсь и всегда буду оставаться графом де Валуа, вы же для меня навсегда останетесь Жаном Буриданом, рожденным, как записано в учетных книгах Сорбонны, от неизвестных родителей. Если когда-нибудь я верну себе свободу, знайте, что вы станете для меня Жаном Буриданом, изменником и мятежником, командиром изменников и мятежников. Знайте, что у вас есть лишь один-единственный способ избежать ожидающего вас наказания – убить здесь того, о ком вам было сказано этой ночью. Ну же, вот твой отец!

Валуа распахнул полы плаща и приблизился на три шага, выпятив грудь, будто предложенную для смертельного удара.

Буридан даже не пошевелился, даже не вздрогнул, разве что с каждым словом графа становился все более и более бледным, словно перед ним находилось чудовище, от которого невозможно отвести взгляда. Валуа промолвил:

– Если я останусь в живых, Буридан, тебя ждет смерть. Хочешь жить – бей!

Буридан сделал шаг к двери, распахнул ее настежь, и рука его медленно поднялась, показывая графу, что путь свободен.

То был жест человека, который дарует жизнь, но, возможно, и жест того, кто изгоняет. Буридан не произнес ни слова. Он словно окаменел. Его правая рука так и оставалась вытянутой, тогда как левая вцепилась в наличник двери.

Граф двинулся вперед.

Он шел медленно, с вызовом в глазах, которые смотрели прямо в глаза сына. На какое-то мгновение он остановился рядом с юношей, совсем близко, словно еще раз предлагая нанести тот смертельный удар, на который он его провоцировал.

Буридан никак не отреагировал.

Валуа пожал плечами, запахнул полы плаща и, не оборачиваясь, начал спускаться по винтовой лестнице.

Буридан закрыл дверь и дал волю слезам.

Спокойный, словно ничего необычного не произошло, Валуа дошел до вестибюля первого этажа. Там он остановился. Дверь была закрыта, заперта на несколько засовов, а перед этой дверью, прислонившись к стене, находился некий человек – закутавшись в плащ, надвинув на глаза фетровую шляпу, он спал стоя. По крайней мере, можно было предположить, что он спит, так как он громко храпел. Вот только было в этом храпе нечто ироничное, если храп вообще может быть ироничным.

Человек этот держал в руке кинжал.

Несмотря на плащ и надвинутую на глаза шляпу, Валуа узнал Бигорна. На какой-то миг лицо графа исказила ярость, и он поднес руку к шпаге, но тут Бигорн захрапел так громко и с такой беспощадной иронией, что стало очевидно: каким бы сонным он ни казался, он не упускал из виду ни единого жеста Валуа.

– Четыре и шесть! – прокричал в этот момент кто-то позади графа.

– Пять и шесть! Моя взяла! – возопил другой голос.

Валуа обернулся и увидел двоих мужчин, которые, сидя за столом в темной нише, играли в кости и, казалось, даже не замечали его присутствия.

Граф замер. Взгляд его перебежал со спящего на игроков и обратно. Затем он пожал плечами.

– Ладно! – проворчал Гийом Бурраск, один из игроков. – Голову его ты выиграл. Но это еще не все. Голова, конечно, – лакомый кусочек, что есть, то есть, но и остальное считается.

– Что ж, – сказал Рике, второй игрок, – готов сыграть на шкуру этого животного. За один бросок.

– Будь по-твоему, – согласился Гийом, – играем на шкуру!

Гийом Бурраск потряс кости в рожке и бросил на стол.

– Три и четыре! – произнес он с гримасой. – Уж не заколдовал ли меня кто?..

– Две пятерки! – победоносно вскричал Рике. – Шкура – моя!

Он прыснул со смеху.

– Все, Рике, – проговорил Гийом с холодным гневом игрока, которому уже надоело проигрывать, – больше я с тобой не играю.

– Гийом, мне не хотелось бы потерять твою дружбу. Можешь поставить две ляжки этой скотины против головы и шкуры, которые я только что выиграл.

– Идет! – вскричал Гийом, и лицо его озарилось улыбкой, словно ему сообщили самую радостную новость на свете.

Гийом Бурраск снова бросил кости. Выпали двойка и единица.

– Что за черт? Давно так не везло! – проворчал он.

В свою очередь выбросил кости и Рике. Гийом испустил победный вопль.

– Хвала святому Баболену! Две единицы! Ты проиграл, Рике; ляжки, голова и шкура монсеньора – теперь мои!

На этом Гийом встал и подошел к графу де Валуа.

– Монсеньор, – сказал он, – вы теперь принадлежите мне, я вас выиграл. Извольте следовать за мной, как порядочная скотина следует за своим хозяином.

За все то время, что длилась эта сцена, Валуа ни единым жестом не выказал своего страха. Мрачная комедия Гийома и Рике, разыгрывавших его в кости, кусочек за кусочком, вызвала у графа лишь улыбку, которая сулила жестокие репрессии.

– Осторожно, господа разбойники, – промолвил он холодно, когда Гийом подошел ближе, – ваш атаман желает, чтобы я вышел из этого логова целым и невредимым.