— Не торопитесь, значит, явившись с холода, вы сразу выпили чаю, я правильно понял?

— Ну, правильно.

— Протокол вы писали тоже в будке?

— Да.

— Сколько ушло на это времени?

— Я не смотрел по часам… Наверное, с полчаса, не меньше.

— Понятно, я записал… Рука, наверное, замерзла, да?

— Было дело, — закивал лейтенант, не чувствуя подвоха.

— Вероятно, вы правы — насчет времени. В показаниях вашего водителя также приводится примерно такая же цифра. Вы отсутствовали около получаса. Это помимо ожидания у шлагбаума, верно?

— Думаю, так.

— Я очень рад, что вы так думаете. И это лишний раз убеждает меня, что обыск в доме и на территории ночной усадьбы в полной темноте, когда были выключены все фонари и светила только луна, да плюс заполнение замерзшей рукой протокола в полчаса никак не укладываются. Тут вы что-то путаете, лейтенант. Давайте еще раз. Во сколько вы подъехали к шлагбауму?..

Замошкин, было видно по нему, озверел от этой методичной, а главное, какой-то бессмысленной игры в вопросы и ответы. И, пытаясь не сбиться, ответить правильно, вдруг осознал, что уже совершенно запутался и не может вспомнить даже, сколько времени он пил чай. Получалось так, что в результате этого чаепития и составления протокола он просто физически не смог бы не то что тщательный обыск учинить, как о том хвастался в своем протоколе, но просто дойти своими ногами от ворот до виллы, расположенной в глубине обширного участка.

Убедив в этом совершенно замороченного лейтенанта, который был, вероятно, готов ко всему, но только не к арифметическим действиям в уме, Поремский предложил тому сознаться по-хорошему, что никакого обыска он нигде не проводил, а накатал протокол под диктовку старшего охранника. И даже проверять его сообщение о том, что его подчиненные где-то там, за участками, на свалке, при полной луне только что испытывали негодную к употреблению пиротехнику, не захотел. Ограничился пустым, в сущности, сотрясением воздуха — липовым протоколом и на том успокоился.

— Что, не так? — жестко спросил Поремский и тут же добавил, чтобы добить морально: — Он тебе что, лейтенант, взятку дал?

Спросил-то не всерьез, но вдруг увидел», как Замошкин вздрогнул и посмотрел на него глазами затравленного зверька — несчастными и злобными одновременно.

— Сколько, лейтенант? — брезгливо спросил Поремский, но тот молчал, и тогда Владимир снисходительно закончил: — Ну, как считаешь нужным для себя. Я твоего Орехова сейчас поеду тоже колоть, и думаю, что для него это не бог весть какая сумма. Сам скажет.

— Сто долларов, — опустив голову, сказал лейтенант. — По полсотни на двоих. Он сказал — от хозяина, чтоб голову им не морочили.

— Ну вот, видишь, сумма копеечная, а ты себе карьеру рушишь… И на хрена тебе?

— А если я?.. Я не все рассказал, и в протоколе тоже…

— Про взятку, что ли? Если расскажешь правду, то свой вопрос про взятку я могу из протокола изъять.

— По-правде говоря, Орехов сказал, что у них гости были. Сам Шестерев, генерал Шилов, другие. Мол, выпили и захотели пострелять. У нас это называется «Бога пугать». Ну, палили в небо, пока патроны были, а потом протрезвели немного, поняли, что перебрали, ну и говорят — не надо лишнего шума. Пусть думают на пиротехнику. Разницы-то никакой.

— Ты сам этих гостей видел?

— Да откуда же? Орехов сказал, что они уже разъехались, развезли их по домам.

— И машин не видел?

— Нет.

— Ну ладно, это уже другой разговор. А теперь прочитай, лейтенант, и распишись на каждой странице, что с твоих слов записано правильно и претензий ты не имеешь.

— А вы про…

— Про взятку, что ль? А я, как обещал тебе, ничего про нее и не написал. Сам гляди. — И Поремский подвинул исписанные листы навстречу Замошкину.

Тот обалдело посмотрел на него, на протокол и начал читать…

Галя Романова знала про странный для некоторых обычай явно деревенского происхождения — пытаться каждый важный жизненный шаг запечатлеть для потомков. В старых домах в черных рамках на стенах нередко еще можно встретить пожелтевшие и потемневшие наборы таких фотографий. Тут тебе и младенец, лежащий голышом на пеленке, и строгая девочка с косичками — первоклассница, и студент или студентка, и жених с невестой в фате, и многое другое, вплоть до последнего снимка — на кладбище, у раскрытой могилы.

Вице-губернатора Трегубова она помнила с тех времен, когда училась в этом городе в школе, только он тогда еще их районным отделом милиции командовал. Майором был, не то подполковником. Простой человек, кажется, из станичников.

Но если это так, то отчего же и его жене, не привезенной, по слухам, откуда-то, а местной, своей, значит, теперь, к сожалению, тоже покойной, не соблюсти старый обычай? Наверняка ведь по традиции был на кладбище, где хоронили Анатолия Юрьевича, фотограф. А значит, и провожающих запечатлел в тот печальный момент. Узнать бы, кто снимал, да найти его. Отыскать и просеять сквозь сито сомнений лица всех тех, кто пришел проститься с Трегубовым. Галя была уверена, что убийца Лилии Петровны либо заказчик определенно мог находиться среди них.

А чтобы выяснить и первое, и второе, надо опросить соседей. Вот этим делом она с утра и занялась. Но для этого ей пришлось обойти чуть ли не весь дом с двумя сотнями квартир. И всюду она представлялась родственницей Лилии Петровны, тело которой находилось в морге городской больницы.

И задача ее была, в общем, простая: узнать, кто фотографировал похороны Трегубова, чтобы теперь пригласить его на похороны Лилии Петровны.

Тема разговора была настолько проста и прозрачна, что никому из соседей Трегубовых и в голову не приходило, что можно позвать любого фотографа, вплоть до тех, что ошиваются на набережной, у пристани, где стоят прогулочные теплоходики и всегда полно туристов. Старательно вспоминали, видели ли на самом деле, кто фотографировал, поскольку народу собралось очень много — к вице-губернатору, в отличие от Шестерева, в городе относились хорошо, он был здесь своим и поднимался, рос в должностях на глазах у всех. А потом известно же, что губернатор свой второй срок пробил не самым честным образом. Говорили о каких-то подтасовках с бюллетенями, о давлении на избирателей со стороны зятя и его команды, которая держала в городе крупный бизнес. Но разговоры разговорами, а убийство Трегубова молва соотносила с беспределом киреевской братвы, которая перед этим расправилась с акционерами химкомбината. Нет прямых и веских доказательств? Но ведь народ-то зря говорить не станет!

Вот об этом и беседовала Галя с соседями ее «родственников». Убийцу Лилии Петровны, к сожалению, никто из них не видел. Тому были свои причины — и кому охота выходить на улицу вечером в дождливую погоду? Разве что собачникам, выводящим своих питомцев. Ну а пострадавших, особенно невиновных, при этом люди всегда жалеют.