посадке в самолет я сажусь у прохода. Рядом со мной у окна сидит женщина. На следующий за нами ряд приходит мужчина, который чрезвычайно громко и в неприятной манере с кем-то разговаривает. Я смотрю на женщину и закатываю глаза, выражая мое отношение к происходящему, смысл которого можно было бы передать словами как «Ох, это будет долгое путешествие». Мне не нужно было указывать ей, какой именно объект вызывал мое раздражение. Нам обоим это было очевидно.

Заметьте, что если бы этот мужчина занял свое место совершенно тихо и спокойно, и теперь я бы хотел что-нибудь сказать о нем своей соседке, мне бы понадобилось как-то развернуто указать на этого человека, поскольку у нас не было бы повода обратить на него совместное внимание.

Интересно, что если совместные знания или совместное внимание в достаточной мере закреплены, например, если они включены в повседневную деятельность или даже в функционирование социальных институтов, то можно легко указывать даже на отсутствующие объекты. Например, если по утрам мне неоднократно приходилось напоминать своей дочери, чтобы она не забыла свой рюкзак, и сегодня она снова забывает о нем, то в последний момент я могу просто указать на ее спину или даже на свою собственную, и она точно будет знать, что я имею в виду. Вне этой установившейся совместной практики тот же самый указательный жест не будет иметь такого значения и указывать на отсутствующий рюкзак. При использовании изобразительных жестов и языка сообщение содержит гораздо более развернутую отсылку к внешнему объекту, нежели при простом указательном жесте, однако такая же зависимость от совместных знаний существует и в этом случае. Так, когда в аэропорту сотрудник охраны совершает вращательное движение рукой (пример 8), важно не то, насколько наглядным оказывается этот жест, а то, что он имеет в качестве предпосылки известный обеим сторонам контекст процедур безопасности в аэропорту. Представьте себе ребенка, который попал в аэропорт в первый раз. Без этого совместного знания ему будет непонятно, что имелось в виду под вращательным движением руки. Конечно, повседневная речь также полна референциальных выражений, интерпретация которых (например, местоимений) всецело зависит от совместно понимаемого контекста.

Таким образом, только благодаря тому, что люди могут выстраивать различные формы обобщенных совместных знаний и совместного внимания, они получают возможность использовать очень простые указательные и изобразительные жесты в качестве средств для очень сложной коммуникации, далеко выходящей за пределы возможностей человекообразных обезьян с их жестами интенциональных движений и привлечения внимания. В самом деле, во многих случаях, когда область совместных знаний достаточно хорошо очерчена, простые жесты могут быть столь же эффективным средством коммуникации, как и речь. Это происходит, главным образом, за счет своеобразного изменения точки зрения, что ясно видно на примерах, где референт, на который направлен указательный жест, изменяется в зависимости от имеющихся у коммуниканта и реципиента совместных знаний. Например, указание на рюмку — это указание или на сам объект, или на цвет рюмки, на то, что она пустая, или что на ней образовался дефект. Таким образом, возможно, что этот референциальный сдвиг при жестикуляции, осуществляемый через установление различной связи с совместными знаниями, подготавливает путь для будущих языковых конвенций как в филогенезе, так и в онтогенезе. Более того, хотя возможность отсылки к вещам, находящимся в другом месте или в другом времени, традиционно рассматривается как исключительная прерогатива языка (и, несомненно, язык реализует эту функцию наиболее эффективным образом), в рамках соответствующего совместного контекста люди могут с помощью указательных или изобразительных жестов привлекать внимание других к отсутствующим вещам или вещам, появления которых они ожидают (например, к забытому рюкзаку), или даже прямо указывать на отсутствующие предметы (например, на цепную пилу, которую просит человек из примера 10). Это также может подготавливать почву для отсылки с помощью речи к объектам и событиям, непосредственно не присутствующим в коммуникативной ситуации.

Все это означает, что многое из тех огромных возможностей, которые обычно приписываются языку, включая указание на отдельные аспекты вещей и отсутствующие референты, на самом деле является более общим свойством человеческой кооперативной коммуникации, даже в том случае, если она осуществляется при помощи очень простых жестов. По-видимому, это происходит только благодаря различным видам совместных знаний и процессам совместного внимания, которые развиваются у участников коммуникации.

3.2.2. Социальная мотивация: помощь и обмен чувствами

Другую часть общей картины создают специфически человеческие кооперативные социальные мотивы. Грайс (1975) в своем основополагающем анализе подчеркивал, что коммуникант и реципиент во время своего взаимодействия сотрудничают, главным образом, для того, чтобы передать сообщение (то есть, чтобы реципиент узнал о социальном намерении коммуниканта), и это является их совместной целью. Это означает, что коммуникант старается сообщать информацию таким образом, чтобы она была понятна реципиенту, а тот, в свою очередь, старается понять, совершая очевидные умозаключения, задавая при необходимости уточняющие вопросы и т. д. (см. Clark 1996 для описания референции как совместной деятельности). В то же время нет очевидных свидетельств тому, что животные других видов таким же образом сотрудничают в процессе коммуникации, например, переспрашивают для уточнения.

Такая атмосфера сотрудничества, в которой люди работают над передачей сообщения, обусловлена, в первую очередь, их видоспецифическими кооперативными коммуникативными мотивами. Эти мотивы появились в ходе эволюции, и поэтому нам потребуется осветить их филогенетическую историю — то, как они возникли, как они структурировали человеческую коммуникацию и какое обоюдное преимущество получают коммуникант и реципиент, если они движимы такими мотивами. Мы сделаем это в главе 5. Сейчас же для начала отметим следующее. В процессе коммуникативного акта коммуникант часто открыто демонстрирует свои мотивы путем выражения эмоций, чтобы, помимо референциального компонента, предоставить реципиенту дополнительную информацию, по которой тот сможет заключить о его, коммуниканта, текущем социальном намерении. Например, я могу указывать вам на ручку с требовательным или просительным выражением на лице, чтобы попросить вас принести ее мне. Или же мое поведение может выражать удивление и возбуждение, чтобы показать мою радость по поводу того, что моя потерянная ручка здесь. Или же с вопросительным выражением, чтобы спросить, не ваша ли это потерянная ручка. Или же с нейтральным выражением, чтобы просто поставить вас в известность, что здесь есть ручка. Хотя конкретных социальных намерений бесчисленное множество, у человека существуют всего три базовых коммуникативных мотива. Это подтверждается тем фактом, что они раньше всего возникают в онтогенезе (см. главу 4), а также тем обстоятельством, что у них имеются высоковероятные эволюционные предпосылки в области социального взаимодействия людей как такового (см. главу 5).

Первый и наиболее очевидный коммуникативный мотив у людей — это мотив просьбы, запроса