Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грайс (1957) заметил, что в структуре человеческого коммуникативного акта присутствует специальное коммуникативное намерение. То есть, если я показываю вам на дерево, то я не просто хочу, чтобы вы обратили на него внимание, но я также хочу, чтобы вы обратили внимание на мое желание, чтобы вы посмотрели на дерево. Часто это последнее желание передается посредством глазного контакта и тому подобных средств, и очень часто оно подразумевается при эмоциональном выражении мотива, как знак того, что нечто делается «для вас». Этот дополнительный пласт намерений необходим, чтобы побудить вас сделать некоторые предположения о том, что имеет значение в текущей ситуации, в свою очередь, необходимые, чтобы определить предмет референции и мое социальное намерение (Sperber, Wilson 1986). Так, когда вы видите, что я указываю на дерево, и очевидно хочу, чтобы вы знали, что я указываю на него для вас, то вы, естественно, хотите знать, почему я это делаю: что я хочу, чтобы вы сделали, подумали или почувствовали в отношении этого дерева. Вы предполагаете, что я показываю на дерево для вас, что я считаю, что это будет вам интересно или что это почему-то будет для вас важно. Может быть, потому, что это дерево вашей любимой породы, и я хочу сообщить вам, что оно растет в этих местах. Или может быть, потому, что у меня есть просьба относительно этого дерева, которую вы, как я думаю, будете не против выполнить. Или же потому, что я хочу поделиться с вами тем, как оно мне понравилось.
Чтобы это стало окончательно ясно, сравним случай, в котором коммуникативное намерение есть, и случай, когда оно отсутствует (ниже приведен видоизмененный пример из работы Спербера и Вилсона 1986). Так, предположим, что во время прогулки мы присели на валун в лесу. Я устал и откинулся на спину, тем самым открыв вашему взору большое дерево. Никаких выводов из этого не последует. Но если я откинулся назад и настоятельно указываю вам на дерево, то вы, естественно, попытаетесь выяснить, почему я так поступаю.
То есть, вы замечаете, что я настоятельно постарался указать вам на это дерево, и вы начинаете искать (обычно в рамках наших совместных знаний), с чем это может быть связано: почему это он хочет, чтобы я обратил внимание на это дерево? Поскольку я знаю о происходящем процессе, то я стараюсь убедиться в том, что вы знаете, что я указал на дерево намеренно и, соответственно, что вы будете искать причину этого моего намеренного действия по отношению к вам: что я хотел, чтобы вы знали, сделали или почувствовали. О том, что этот процесс — естественная составляющая подавляющей части человеческого общения, свидетельствует тот факт, что, как правило, требуется значительное усилие, чтобы без него обойтись. Так, если гость хочет еще вина, но думает, что прямо попросить об этом хозяйку будет невежливо, то он может просто поставить свой бокал на какое-нибудь видное место, где хозяйка заметит его и, как надеется гость, наполнит, не догадываясь, что все это было проделано умышленно. Гость хочет, чтобы хозяйка знала о пустом бокале, но не хочет, чтобы она узнала о том, что он хотел, чтобы она это знала. Такие случаи «скрытого авторства» или иногда простого безразличия к тому, заметит ли реципиент, от кого исходит сообщение, свидетельствуют об особенно глубоком понимании той роли, которую коммуникативные намерения выполняют в структуре коммуникативного акта.
Главное, что все это происходит благодаря тому, что оба участника коммуникации знают о задействованных мотивах сотрудничества и полагаются на них. К примеру, если человек-коммуникант просит о помощи, то, при прочих равных условиях, человек-реципиент захочет ему помочь, и они оба это знают и на это рассчитывают. Аналогично, если коммуникант предлагает реципиенту какую-то информацию, то они взаимно предполагают, что он считает эту информацию полезной или интересной для реципиента (и обычно это также означает, что информация «достоверна»), и потому реципиент примет ее. Наконец, если коммуникант хочет поделиться своим мнением, то они вместе предполагают наличие у него социального мотива приобщения, если только нет серьезных причин предполагать обратное. Таким образом, коммуникант открыто сигнализирует о своем намерении общаться, и они оба вместе с реципиентом работают над тем, чтобы обеспечить успешность коммуникативного акта.
Существенно, что открытое выражение грайсовского коммуникативного намерения приводит к тому, что сам коммуникативный акт становится частью совместных знаний его участников, и даже конкретнее, оказывается в рамке их текущего совместного внимания (ongoing joint attentional frame), внутри которой осуществляется общение. Так, точнее всего будет сказать не просто, что я хочу, чтобы ты знал, что я хочу, чтобы ты на кое-что обратил внимание, но что я хочу, чтобы мы знали это вместе, я хочу, чтобы мой коммуникативный акт стал частью нашего перцептивного соприсутствия, совместного внимания; я хочу, чтобы это взаимно проявилось (в терминах Спербера и Вилсона 1986) или стало «всецело открытым». Поскольку люди-коммуниканты делают свое коммуникативное намерение взаимно проявляющимся, оно становится, в определенном смысле, публичным, и в результате запускается еще целый ряд процессов (Habermas 1987). В частности, тот факт, что я общался с вами открыто, публично, создает не просто ожидание сотрудничества, но также актуализирует действенные социальные нормы, нарушение которых неприемлемо.
Во-первых, они действуют на уровне понимания сообщения, когда я пытаюсь пообщаться с вами. Если я говорю «Приветствую, Этель!» — и вы посмотрели на меня, то вы не сможете проигнорировать мой последующий жест или высказывание, как если бы я не пытался общаться с вами. Такого рода несоблюдение норм в отдельных случаях разрушит существующие отношения человека с его друзьями, а постоянное поведение такого рода приведет к психиатрическому диагнозу и, возможно, к изоляции от общества. И вы должны, по крайней мере, иногда пытаться самостоятельно начинать общение, иначе немедленно воспоследует диагноз «кататония» и помещение в специальное учреждение. Во-вторых, после понимания просьбы, нормы действуют