движущаяся масса далеко разошлась по прерии, и стали видны часто описываемые сцены использования лассо: две лошади по обе стороны от натянутой веревки, хвостами друг к другу; одна из них стоит, упираясь в землю ногами, конец лассо прикреплен к седлу; другая лежит на земле с охваченным лассо горлом; она больше не пытается освободиться и тяжело дышит.

Потом картина снова меняется. Захваченных лошадей заставляют встать; индейцы снова собираются, ведя пойманных лошадей, которые идут, больше не сопротивляясь.

У некоторых индейцев пойманных лошадей нет, зато у других, более удачливых или искусных, две или даже три.

После серьезной утренней работы для молодых шайеннов это приятный перерыв, и они возвращаются в лагерь, полные радости.

Тем не менее они по-прежнему чего-то опасаются. Такой неожиданный, легкий и удачный набег – для них нечто загадочное; и, медленно приближаясь к лагерю, они все время тревожно посматривают на север – в том направлении, откуда прибежали запаниковавшие лошади.

Но они никого не видят – ни одного человека!

Неужели хозяева этих лошадей спят? Или они все умерли до того, как лошади разбежались?

Эта загадка мешает индейцам поздравлять друг друга с удачным делом, и со смешанными чувствами радости и опасений они приближаются к месту, где, как они считают, их ждут товарищи и пленные.

Они движутся с быстротой, какую позволяют захваченные лошади. Вождь, не только храбрый, но и хитрый и коварный, подозревает, что опасность может быть близко. Где дым, там и огонь; вспоминая эту пословицу, он думает о том, что там, где двадцать оседланных лошадей, должно быть двадцать их хозяев, а они могут быть только врагами. Теперь, когда они захватили лошадей, вождь уверен, что их хозяева белые. Такие седла и упряжь почти никогда не используют краснокожие всадники прерий. Конечно, теперь они пешие, но все равно люди, которым принадлежали лошади, пойдут за ними; а Желтый Вождь знал, что двадцать белых, вооруженных смертоносными ружьями, сильней его отряда, хотя он вдвое превышает их по численности. Захваченные животные сказали ему кое-что еще: их упряжь говорила, что они принадлежали трапперам, а это, по его мнению, как будто вдвое увеличивало их численность.

И он решил немедленно собрать добычу, захваченную в караване эмигрантов, прихватить всех пленных и как можно быстрей уходить отсюда.

Он думал о том, какой торжественный прием ждет его в главном поселке большого племени шайеннов, как будут приветствовать привезенное им добро, лошадей и пленников – они будут распределены как рабы, – насколько возрастет слава племени, как возвысится его авторитет среди вождей; он наделся, что когда-нибудь станет главным вождем шайеннов, – все эти мысли приводили его в возбуждение.

Были и другие мысли – месть врагам из своей прежней жизни, чьи тирания и преследования заставили его бежать из дома и сделали его прославленным среди дикарей в диких местах.

Наслаждаясь предстоящей месть, он испытывал дьявольскую радость; и, когда он возвращался в лагерь, где его ждали жертвы этой мести, можно было услышать, как он произносит про себя:

– Они будут служить мне, как я служил им. И она, та, которую называют моей сестрой, станет моей рабыней!

Глава XXIV. Конец

Солнце уже садилось за вершины сьерры, когда Желтый Вождь и его воины снова поднялись на хребет, закрывавший от них вид на лагерь.

Хотя еще было светло, и индейцы видели открывшуюся перед ними картину. Видны были группы пленных и стоявшие над ними часовые: белые мужчины с одной стороны, белые женщины поблизости, на противоположной стороне поляны толпа чернокожих, одни из них сидят, другие стоят – все точно так же, как было, когда началось преследование Клер Блекэддер.

Они видят и саму Клер, и рядом с ней чокто, держащийся за свою лошадь.

Картина законченная. Казалось, все на месте. Нет никого, кто не должен был бы здесь быть, и никто из тех, кто должен быть, не отсутствует. Кто может заподозрить, что рядом с этими тихими группами затаились другие, столь же тихие, но невидимые? Не молодые шайенны, возвращающиеся с захваченными лошадьми, и не вождь, который едет впереди.

Не получив ни малейшего предупреждения о том, что их ждет, они смело въезжают в проход и едут по ровному лугу туда, где находятся пленные.

И только когда они подъезжают ближе к группам пленных, кое-что начинает им казаться странным. Почему их товарищи так неподвижны и тихи? О тех, кто лежит на траве, они не думают – их около дюжины. Они так и лежали здесь пьяные, когда воины уезжали. Но стоящие неподвижно часовые – почему они не шевелятся? Это неестественно. Воины возвращаются с добычей и ждут, что их встретят поздравлениями. Но нет даже приветствий!

Тут какая-то загадка. Если бы освещение было лучше, ее разгадали бы быстрей. Тут и там на траве кровь, видны были бы раны на телах часовых, их неподвижность и жуткие лица – все бы объяснилось. Но все было закрыто пологом быстро сгущающихся сумерек, и разглядеть можно было только очертания фигур, их позы казались вполне естественными. Только отсутствие движений и полное молчание казались странными, зловещими, внушающими ужас!

– Вабога! – воскликнул вождь, обращаясь к чокто, караулившему девушку. – Что это значит? Почему ты стоишь, как пень? Почему молчишь?

Никакого ответа.

– Пес! – воскликнул мулат. – Если не ответишь, я прибью тебя к кресту, который ты сам поставил. Я снова спрашиваю тебя: что значит этот вздор?

Угроза никак не подействовала на Вабогу. Он ничего не ответил, даже не вздохнул!

– Раб! – закричал вождь, спешиваясь и бросаясь к молчащему часовому. – Я не стану тебя судить. Ты сразу умрешь!

В руке его сверкнуло лезвие, которого, как показывали его движения, готово было вонзиться в тело Вабоги.

Часовой продолжал стоять неподвижно, равнодушный к угрозе смерти!

Рука вождя застыла: хладнокровие чокто поразило его.

Но лишь на мгновение: теперь, оказавшись близко, он увидел то, что все объяснило – рану такую тяжелую, какую собирался нанести он сам.

Вабога был мертв!

Лошадь, на которую опирался чокто, испуганная угрожающим жестом, отскочила в сторону, и безжизненное тело тяжело упало на землю!

Нож выпал из руки вождя шайеннов, и он с диким выражением лица повернулся к воинам в поисках объяснения. Но все объяснилось, прежде чем он успел произнести хоть одно слово.

Вход в долину закрыл ряд темных фигур; послышался приказ «Огонь!», и вслед за ним рваные языки пламени и треск разряжаемых ружей.

Это было последнее, что увидел Желтый Вождь, последнее, что он услышал перед уходом в вечность!

То же самое