серой пеленой. Намека на дождь нет, но и палящей жары тоже. Мэри Пэт с Марти идут к Шугар-Боулу, небольшому парку со скамейками. Он расположен на островке посреди залива, примерно в полумиле от города, на пересечении двух насыпей. По пути встречаются люди с удочками: мужчины и несколько женщин. Кто-то ловит рыбу от нечего делать, кто-то на ужин. Кен-Фен тоже рыбачил тут и пару раз даже приносил домой камбалу – тухловатую, правда, на вкус. В основном же, по собственному признанию, он ходил туда проветрить мозги.

Рыболовы приветствуют Марти кивками, но никто не заговаривает и не идет ему навстречу.

– Как мы до этого дошли? – снова спрашивает Марти, словно не знает, словно не в курсе каждого ее шага с тех пор, как она начала поиски Джулз.

– Без понятия. Я просто хочу найти свою дочь.

– Все так некстати… Весь этот… – Марти будто пытается высмотреть подходящее слово среди облаков и наконец озвучивает: – Конфликт.

– Я не ищу конфликта. И на ссору не нарываюсь.

– Так скажи, что тебе нужно.

– Мне нужна моя дочь. Мне нужна Джулз.

– А нам нужен мир и спокойствие. И чтобы никто не лез в наши дела.

– Я понимаю.

– И при этом все равно избиваешь пацана у меня в баре? И при этом все равно ставишь на уши весь район?

– Речь идет о моей дочери, Марти.

Он смотрит на нее, как будто они говорят совсем о разных вещах или на разных языках, задумчиво поджав губы и вскинув бровь.

– Во всем, Мэри Пэт, должен быть порядок. А порядок – это отсутствие неожиданностей. Вот, посмотри на эту бухту. – Он указывает рукой на залив Плеже, заключенный между насыпями и крошечным парком. – Никаких волн. Никаких сюрпризов. Не то что там. – Теперь он указывает на океан по другую сторону. – Там и волны, и шторма, и подводные течения… – Его заурядно красивое лицо обращается к Мэри Пэт. – Бухты и гавани мне нравятся. А океаны не нравятся.

Они проходят мимо женщины, швыряющей чайкам куски черствого хлеба из белого бумажного пакета с жирными пятнами. На вид она чересчур молода, чтобы кормить птиц – не старше Мэри Пэт, – но в глазах у нее поселилась боль утраты. Трудно определить, утрата ли это любви, надежды или рассудка. Однако это определенно утрата. Чайки порхают перед женщиной с испуганным ором. Ближе подлететь боятся, но слишком голодны, чтобы не рискнуть.

– Я не собираюсь причинять хлопот, – говорит Мэри Пэт.

– Ты уже их напричиняла.

Марти выуживает из кармана своего «харрингтона» пачку «Данхилла» и, закрывшись от бриза, прикуривает от изящной золотой зажигалки. Мэри Пэт на мгновение видит его макушку и замечает, что корни его каштановых волос рыжие. Красится, стало быть, и в голове мелькает мысль: а не гомик ли он часом? Будь это так, очень многое в его поведении прояснилось бы.

– Если я и причиняю хлопоты, – осторожно произносит Мэри Пэт, – то не потому, что хочу причинить их тебе лично. Я просто хочу найти свою дочь.

– Но при чем тут я?

– Она спала с Фрэнком Туми.

Марти кривится, будто попробовал какую-то гадость, и, отвернувшись к воде, тихо вздыхает.

– В курсе.

– Марти, блин, какое, на хер, «в курсе»?!

Он прикрывает ухо ладонью, демонстрируя, что не выносит, когда женщина при нем выражается.

– Фрэнк уверяет, что уже пару недель с ней не встречался. Я опросил всех своих. С Фрэнком ее не видели, возле «Полей» она не появлялась.

– Тогда где же она?

– Сейчас не в этом дело.

– Ну уж нет, Марти. Как раз, на хрен, в этом.

Он качает головой:

– Твоя дочь пропала. Я всем сердцем сочувствую. Однако что бы там с ней ни случилось, это не должно мешать мне вести свои дела в нашем районе.

– Никто не мешает тебе вести дела.

– Ты мешаешь. – Марти не повышает голос, но в нем звучат суровые нотки. – Ты.

– Да чем же, блин?!

– Все внимание сейчас обращено на нас. Представляешь, что поднимется, когда грянет кошмар с басингом? Слетятся репортеры с камерами, будто у нас новая высадка на Луну. А тут еще гибель цветного парня, к которой, возможно, причастна твоя дочь. Больше камер. А знаешь, куда не должны быть направлены их объективы? На меня и мои дела. Однако, дорогуша, если ты продолжишь в том же духе… боюсь, от любопытных очей нам не укрыться.

– Я просто хочу найти свою дочь.

– Так ищи, кто тебе не дает? Только не среди моих людей.

– А что, если кто-то из твоих людей знает что-нибудь и молчит?

– Исключено.

Они уже рядом с парком, и Мэри Пэт замечает, что там на удивление безлюдно. В летние дни Шугар-Боул никогда не пустует. Однако сейчас только один мужчина сидит на центральной скамейке.

«Все, это конец? – думает она. – Неужели мое прегрешение настолько серьезное?»

Мэри Пэт прекрасно знает, что Марти Батлер не раз (и даже не пять раз) следовал принципу «нет человека – нет проблемы».

Они доходят до конца насыпи, и мужчина встает со скамейки им навстречу. Мэри Пэт никогда прежде его не видела. На нем синий прогулочный костюм и белая водолазка. Каштановые волосы зализаны назад. В правой руке у него медицинский саквояж. Высоченный мужчина глядит на Мэри Пэт сверху вниз.

– Познакомься, Мэри Пэт, – говорит Марти, – это мой приятель из Провиденса. Можешь звать его Льюис. Видишь сумку у него в руке?

Она кивает. Льюис смотрит на нее хищно, будто ворона на червяка.

– Это для тебя, – продолжает Марти. – Хотя у Льюиса были иные планы. Своим шумом ты вредишь не только моим делам, но и делам Льюиса. И делам людей, с которыми он работает в Провиденсе.

– Я просто…

– Хватит! Никаких больше «я просто хочу найти свою дочь». Ты прекрасно знаешь, что дело не только в этом. У Льюиса в таких случаях разговор короткий. Но я убедил его сначала попробовать разрешить ситуацию по-моему.

Льюис вручает ей саквояж.

– Открой, – говорит Марти.

К своему немалому стыду, Мэри Пэт замечает, что у нее трясутся руки. Она отщелкивает застежку по центру сумки и раскрывает ее. Саквояж наполовину заполнен деньгами: потертые сотенные банкноты, расфасованные в пачки и перетянутые резинками.

– Брайан утверждает, что Джулз уехала во Флориду, – говорит Марти.

Гость из Провиденса смотрит на нее не мигая.

– Он в этом почти уверен.

– Мне она ничего такого не говорила… – еле слышно произносит Мэри Пэт.

– Ну тут уж извини, что имеем, то имеем. Твои друзья – которым, как тебе известно, никто врать не станет, – ради тебя провели