им станет, но отлично его символизирует. В эти дни еще отчетливее понимаешь – как же туда не хочется, в тот новый обновленный мир, и хочется назад. Вернуть, задержать ту эпоху, в которой был возможен Лимонов.

Не покидает гнусная мысль, что его смерть оказалась в некотором смысле холостой. Она не сработала ни в творческом, ни в политическом смысле, и ее осознание, принятие ее как факта не изменит ничего ни в мире, ни в нас. Сегодня в каждой статье, посвященной Лимонову, вспоминают, как он предсказал в интервью тому же Дудю: «День, когда я умру, станет национальным трауром». Увы, этого не случится. Множество людей не знает, кто такой Лимонов, для всех этих миллениалов, зумеров его, кажется, вовсе нет. Уже на второй день после смерти эта новость безнадежно устаревает – прямо на наших глазах, направленных в «черное зеркало». Таков мир.

Я никогда не видел Лимонова вживую, хотя было столько возможностей – просто прийти на выставку, в книжный магазин, приехать к метро «1905 года». Можно было взять автограф, сделать селфи – да, многие так и делали, и «Дед» совсем не был против. Можно было задать вопрос или просто посидеть. Но казалось слишком понятным то, что там будет. На многие вопросы, о современной литературе, например, Лимонов отвечал всегда одинаково, предсказуемо; бесчисленное количество раз он повторялся, рассказывал одни и те же истории много лет подряд. Так же было и в поздних книгах. Но даже эти повторы было интересно читать, слушать. Мне нравилось наблюдать за Лимоновым. Временами, чего говорить, это надоедало, я отписывался от его обновлений, переставал кликать ссылки, где что-то было о нем. Потом опять возвращался. Помню его крик, отчаянный, одинокий, в студии программы Соловьева, среди профессиональных говорунов: «Почему же остановили? Зачем? Как могли допустить?» – о событиях, приведших к Минским соглашениям. Грустно осознавать, что присутствием на этих передачах писателю приходилось зарабатывать – причем совсем небольшие, несоизмеримые с масштабом личности, деньги. Потом он перестал туда ходить, и политика, кажется, для него закончилась. Он все больше казался жизнерадостным, добрым – да, в его речи в последние годы было неожиданно много доброты. Несмотря на декларируемую «ненависть к обывателю», несмотря на мрачные пророчества из последних его книг.

Когда-то, множество лет назад, у меня, как и у многих молодых людей из предыдущих времен, ничего, кроме Лимонова, не было. Но его было достаточно, чтобы держаться, чтобы злиться, чтобы мечтать – в общем, испытывать все те чувства, что так необходимы молодым. Его ранние книги показывали, как черпать силу из слабости, из бесконечного отчаяния, в бесконечном же количестве. Хочется верить, что так будет всегда – ну не всегда, так хотя бы для нескольких последующих поколений. Хочется верить, но что-то подсказывает, что нет.

Помню, как глубокой ночью в спальном районе, взобравшись на скамейку у подъезда, я, совсем еще юный, читал случайным знакомым «Дневник неудачника» вслух:

«Ах, как я часто мечтал и мечтаю о красивых, безумно красивых девушках, а их у меня нет, что когда я достигну наконец их, когда у меня будут деньги купить их – и взберусь на них е@@ть – мне кажется, у меня будет только желание убить их, и ничего иного. Убить зa то, что не шли ко мне, пренебрегали мной, когда я был юн и талантлив, как цветок, верил в ослепительную любовь – солнце. А они придут, когда я буду гадкая старая крыса».

Эту книгу многие считают лучшей. Но, как ни странно, прочитав всего Лимонова, кроме стихов, я скажу, что больше всего люблю его как рассказчика. У него потрясающие прекрасные рассказы – захватывающие, увлекательные, мастерские и точные. Да, мне нравится «Харьковская трилогия». Мне нравятся «Палач» и «316-Б». Безусловно, «Эдичка». Я помню все книги, кроме одной – «Смерть современных героев», вот, хоть убей, не помню ее содержания. Но если говорить о крупных формах, выше прочих я ценю «Историю его слуги», которую поп-критик Юзефович, чья колонка памяти Лимонова появилась через несколько часов после известия о его смерти, называет «полностью выдуманной». И пусть. Не важно. У Лимонова есть всего два эпизода, которые мне было сложно принять и о которых, признаюсь, да, мне всегда хотелось узнать, правда они или только художественный вымысел: сцена утопления котенка в Сене и сцена участия в насилии (правда, в качестве зрителя) в «Подростке Савенко». Изменило бы это знание мое отношение к Лимонову – не радикально, но ощутимо? Наверное, все-таки да. Но теперь я не хочу об этом думать.

Лимонов любил подчеркивать пренебрежение, с которым относился к профессии писателя. И кажется, необходимость литературного занятия в последние годы его действительно тяготила. Он ставил себя мыслителем, а не писателем, прекрасно осознавая, что философия стоит на ступень выше литературы. И куда больше, чем о «другой России», «дисциплинарном санатории», «священных монстрах» и «ересях», мне было интересно, как Лимонов, со всем его уникальным жизненным багажом, начнет осмыслять старость, войдя в этот новый этап. Он не дожил до того времени, когда мог бы начаться распад сознания, и старался оставаться хладнокровным, отстраненным. Но мысль о том, как мало осталось времени, кажется, не давала ему покоя.

«В русских школах нас не учили, как стареть. И не готовили к этому возрасту. Между тем старость – самая мучительная часть жизни, за нею сияет дверь в ничто, и она может продлиться ох как долго, старость. Все интересы и разговоры старых людей – кто еще умер, и тихая злорадная радость, что мы, я еще живы. Все вокруг знают, что вот этому осталось жить год-два, но сам он тупо верит, что бессмертен.

И вот я расхаживаю теперь по этому миру стариков, сам приговоренный. Ну что я, не знал, что ли, что придется покидать этот мир, отправляясь в никуда, а если и куда-то, то я-то не представляю, есть ли там что?

Знал.

И, собственно, некому жаловаться.

Даже к молитве не приступаю, поскольку если миллиарды молитв никого не одарили бессмертием, то понятно, что и мои не достигнут цели», – вот как пишет он в недавних «Лекциях о будущем».

На московской книжной выставке в прошлом году Лимонов тоже вдруг заговорил о смерти, и я еще поразился тогда, как созвучно оказалось услышанное собственным мыслям:

«Все мы смертны. Банально – начнешь говорить, девушкам станет скучно, и все другие разбегутся. Но вообще-то это так. Вот я вчера смотрел фильм о революции, как все взялись друг друга убивать, совершенно не думая о том,