Шоссе № 12 было пусто, и от тревожной безотлагательности миссии Кристину отвлекали лишь разрозненные картинки прошлого. Какой был резкий переход от романтических круизов в каютах первого класса к проблемам с полицией, когда в машину вталкивают, нажав пятерней на темя; то она пирует на банкете Национальной ассоциации предпринимателей, то сидит, качается, изо всех сил обхватив себя руками, на проституточьем матрасике, который надо каждый день проветривать, избавляясь от вони предыдущего клиента. Переезжая обратно к Маниле, чтобы всецело положиться на ее безотказную, хотя и недолговечную щедрость, Кристина спустила остатки белых фиалок – уже своих, на свои деньги купленных – в сортир, взяла полиэтиленовый пакет и запихала туда туфли, собственную спесь, кофточку с голой спиной и пузом, лифчик и бриджи до колен. Все, кроме бриллиантов и детской серебряной ложечки. Ценности спрятала под «молнией» в косметичке вместе с одолженными Манилой пятьюдесятью долларами. Девушки, обитавшие у Манилы, в большинстве случаев ее понимали; хотя, впрочем, не всегда. Зато всегда гордились собственной добротой – «Ой, ну девчонки, сердца-то у нас, а? – из чистого золота!» (из того, видимо, золота, которое им удавалось незаметно извлекать из чужих бумажников или вытягивать посредством мягкого шантажа) – и всегда оптимизм в них бил через край. Плюнь, советовали они Кристине, не тревожься: рано или поздно он дождется – ему еще оторвут кое-что лишнее; кроме того, ты по-прежнему конфетка хоть куда, а богатые сластены кругом так и ходят, так что где наша не пропадала. Оптимизм она одобряла, но утешения он не давал. Нуда, неделю за неделей она тянула резину, отказывалась мирно освободить квартиру, но зачем же так грубо вышвыривать? Подумать только, ей не дали взять с собой меха, замшевый плащ, кожаные штаны, льняные костюмы, туфли от Сен-Лорана… даже колпачок противозачаточный и то… Наше или не наше, но пропало многое, причем бесповоротно. В четырех шикарных чемоданах, с которыми она ушла из дома в сорок седьмом, было все, что, по ее мнению, может когда-либо понадобиться в жизни. В семьдесят пятом уол-мартовский полиэтиленовый пакет содержал все, что у нее в этой жизни было. Принимая во внимание тот опыт, которым она всякий раз обогащалась, даже странно, что ее побеги из Силка с каждым разом становились все менее результативными. Первый, в тринадцать лет, был результатом вспышки на почве скандальности характера, но изжил себя за восемь часов; второй произошел в шестнадцать, то было настоящее, отчаянное бегство, которое, впрочем, окончилось столь же плачевно. В основе обеих эскапад лежала злость и желание нагадить, зато в тысяча девятьсот семьдесят первом году, в третий и последний раз, уход диктовался достаточно разумным стремлением избежать убийства, мысль о котором так и сверлила мозг. Ей приходилось покидать многие места, прежде казавшиеся манящими, – Харбор, Джексон, Графенвёр, Тампу, Уэйкросс, Бостон, Чаттанугу, – и переселения давались легко, пока доктор Рио не шуганул ее чуть не буквально под зад коленом, причем никаких веских причин для этого она, как ни доискивалась, не находила, кроме разве что желания приобрести свежий цветок драцены да впихнуть куклу помоложе в меха, которые, видимо, передаются у него по наследству от одной любовницы к другой. За сим последовал период глубокой задумчивости в пансионе Манилы (так названной в честь героических подвигов отца[30]). Там-то Кристина и выдумала способ, как превратить возвращение в Силк на взятые в долг деньги из постыдной капитуляции, во-первых, в акт исполнения дочернего долга (должна же она заботиться о больной матери!), а во-вторых, в благородный поход за справедливостью, сиречь за ее законной долей в наследстве Коузи.

Автобус, дорога домой – это запомнилось отрывочно; она то просыпалась, то мирно задремывала; морская соль и во сне продолжала щекотать ноздри. Но одно пробуждение было исключительно бурным: когда взгляду впервые за двадцать восемь лет открылся Силк, ярость взорвалась и ослепила ее. Аккуратные домики выстроились вдоль улиц, названных в честь то исторических персонажей, то пород деревьев, которые вырубили, чтобы сделать материалом стен и стропил. Заведение Масейо стояло на прежнем месте, через дорогу от церкви Агнца Божьего – не сдаваясь, мужественно держалось против новой котлетной закусочной «У Пэтти» на улице Принца Артура. И вот родной дом: вроде такой знакомый, но ты уезжаешь, а он продолжает меняться у тебя за спиной. Щедрые мазки маслом на холсте, который ты носила в голове, превращаются в потеки краски на стенах. Яркие, волшебно-живые соседи становятся туманными, контурными подобиями самих себя. Тот дом, что был гвоздем пришпилен к декорациям твоих мечтаний и кошмаров, вдруг от них отстегивается, и вот уже он не роскошный, а довольно потертый, но от этого становится еще более желанным, ибо то же, что случилось с ним, случилось и с тобой. Дом не съежился, это съежилась ты. Окна не перекосило – перекосило тебя. Значит, он стал еще более твоим, чем когда-либо.

Взгляд Гиды, долгий и холодный, мог значить что угодно, только не приглашение, поэтому Кристина силком прорвалась мимо нее в дверь. После весьма кратких переговоров они пришли к некоему подобию соглашения, потому что Мэй была безнадежна, в доме грязь, у Гиды из-за артрита переставали действовать руки и никто во всем городе их обеих терпеть не мог. В результате окончившая частную школу хлопотала по дому, а не осилившая толком грамоту им правила. Проданная одним мужчиной билась с продавшейся другому. Какой же безумный накал отчаяния ей понадобился, чтобы вернуться, впереться и закрепиться в доме, владелица которого готова была сжечь его, лишь бы ее в нем не было! Однажды она и в самом деле подожгла кровать Кристины, причем именно с этой целью. Так что на этот раз для безопасности Кристина устроилась в маленькой квартирке рядом с кухней. Ее дыхание становилось чуть спокойнее, лишь когда она видела бесполезные руки Гиды, но, зная, на что эта женщина способна, сдержать свое сердце, которое в присутствии Гиды начинало биться рвано и неровно, не могла. Нет никого хитрее и коварней; и мстительнее никого тоже нет. Так что дверь из кухни в свое жилище Кристина снабдила крепким замком, а ключ от него прятала.

Дорогу переползала черепаха, Кристина затормозила, но, взяв правее, чтобы объехать ее, наехала на другую, которая ползла следом за первой. Кристина остановила машину и посмотрела в зеркало заднего вида – левое, правое, внутрисалонное, – как она там, жива или нет? Беспомощно шевелит задранными кверху лапами или на дороге неподвижный треснувший панцирь? Руки дрожали. Ничего не увидев, Кристина вышла из машины и побежала по дороге назад. Мостовая пуста, апельсиновые деревья не шелохнутся. Нигде никакой черепахи. Она ей что, привиделась – эта вторая черепаха? Та, которую обогнали, мисс Претендентка на серебро, раздавленная колесом, съехавшим на обочину, чтобы спаслась ее более удачливая сестрица. Озирая дорогу, Кристина не задавалась вопросом, зачем ей это; не спрашивала себя, отчего она схватилась за сердце из-за какой-то черепахи, ползущей по шоссе № 12. Но тут на южной стороне дороги, куда направлялась первая черепаха, наметилось какое-то шевеление. Кристина медленно приблизилась и с облегчением обнаружила два поблескивающих зеленоватых купола, сдвигающихся в сторону деревьев. Колеса не задели мисс Серебряную, и пока водительница за рулем переживала и дергалась, та догнала свою шуструю подругу. Не в силах двинуться с места, Кристина следила за парочкой, пока черепахи не исчезли, и вернулась к автомобилю, только когда к нему сзади стала подползать еще одна. Когда она выползла с обочины на мостовую, автомобилистка улыбнулась: «У вас что там, в доме сортира нет?»