замком уже восьмой год. Пустил, так сказать, корни. И людей себе подобрал соответствующих. Долго мы будем там порядок наводить, придется метлой многих вымести и новых набрать…

Благово остановил причитания инспектора и потребовал вернуться к делу. Бродяг услать не успеем. Пусть так: они налетят на новенького, получат сдачи и уймутся. Подследственный в результате привлечет к себе внимание тех секретных пока людей, которые запустили станок. Козырь «демона» – его связи с московским старообрядческим купечеством. Как сообщить об этом фальшивомонетчикам? Тем, кто непосредственно ладит «блины», это не по чину: их дело ремесленное. Как узнать, кто старший, кто отвечает за сбыт? Нет ли среди арестантов тех, кого называют онколистами? Это бич банков, аферисты, берущие кредиты под залог недоброкачественных ценных бумаг. В оценке именно такого предмета залога легче всего ошибиться, и жулики это используют. Если в числе узников имеются подобные, велика вероятность, что они и составляют головку аферы.

Тут Случаев показал себя с хорошей стороны. Он вынул из портфеля списки арестантов, которые благоразумно прихватил с собой в Петербург, и начал ими шуршать. И вскоре воскликнул:

– Есть! И как раз онколист.

– Кто? – всполошились остальные.

– Иона Лагерев. Объегорил Волжско-Камский банк на триста тысяч, должен был уехать в ссылку в отдаленные местности Западной Сибири, но застрял по вновь открывшимся обстоятельствам.

Коковцов усмехнулся:

– Знакомый прием. Осужденному неохота ехать за Бугры[61], и он начинает тянуть время. Что-то припомнил сверх того, что обнаружило следствие. Или подал жалобу. Или требует вызвать нового свидетеля. Главное – остаться в теплом месте. А наш онколист скорее всего застрял в Пскове умышленно, чтобы наладить сбыт фальшивых билетов. Очень правдоподобно.

Все согласились с надворным советником и единогласно назначили Иону Лагерева главным подозреваемым. Ведь для организации столь сложного преступления нужен деловик, знающий банковские механизмы.

Лыков отобрал у псковича списки, начал их листать и тоже воскликнул:

– А вот и второй! Потап Брехов, «счастливец» из Гуслицкой волости.

– Счастливец? – удивился губернатор. – В каком смысле?

– Так на уголовном жаргоне называют тех, кто совершает умственные преступления, – пояснил шефу тюремный инспектор. – Наводчики воров, скупщики краденого, биржевые аферисты, карточные шулеры, мошенники и – «блиноделы», сиречь фальшивомонетчики. Брехова я взаправду пропустил, а зря. Вряд ли без него обошлось. Гуслицы как-никак…

Совещание велело Алексею обратить на двух кандидатов особое внимание. И перешло к практическим вопросам: как «демону» попасть в тюрьму и как затем наладить связь с волей.

Угодить под арест без участия псковского полицмейстера было невозможно. Приходилось раскрывать тайну Лыкова перед ним и его ближайшими сотрудниками. По идее Коковцова, где-то на краю города случился скандал. В трактире к Лыкову, который тихо-мирно угощался, подошел задира и оскорбил его. Спьяну, ни за что ни про что. Алексей с досады двинул ему кулаком, да так неудачно, что бедолага упал и расшиб себе голову. Чего не бывает в хмельной ссоре? Прибежали городовые, повязали богатыря и доставили в кутузку. Следователь открыл дело о нанесении побоев, причинивших смерть.

Полиции следовало разыграть сцену как по нотам. Предстояло найти кандидата в покойники и спрятать его потом, вывезя из города. После чего оформить все бумаги, распустить слухи, передать дознание судебному следователю и довести историю до обвинительного процесса. На котором «демона» должны будут оправдать… Требовалось максимальное правдоподобие, вплоть до подбора лжесвидетелей и привлечения к игре крупного адвоката из столицы. Операция являлась уникальной – до сих пор Департамент полиции не проводил ничего подобного. Министр сообщил о ней самому государю, тем более что тот помнил Лыкова. Александр Александрович передал сыщику через Игнатьева пожелание вернуться из тюрьмы в целости и сохранности и с победой. Благово счел нужным сообщить это всем участникам совещания. Чтобы знали – Их Величество лично наблюдает за ходом дела. Старательнее будут! А Лыков в камере при случае заявит: я тут не задержусь, слишком нужен самому Арсению Ивановичу Морозову, он меня вытащит… Слова должны дойти до Брехова с Лагеревым и заинтересовать «блиноделов».

Последним вопросом обсудили связь. Ее предстояло наладить Арфину, которого сунут в цинтовку не сегодня завтра. Новый старший надзиратель обязан подыскать среди арестантов осведомителя из числа тех, кто все видит и слышит и готов услужить начальству. По сословному положению Лыков должен будет сесть в дворянскую камеру. А ему надо бы в «иванскую». Но днем сообщение между всеми камерами в Псковском замке было свободным, двери запирали только на ночь. Так что препятствий к общению с нужными людьми возникнуть не должно.

Совещание закончилось ближе к полуночи. Прощаясь с Алексеем, его участники с чувством пожали ему руку. И разъехались. Возле «демона» остался один Благово.

– Два дня зубришь легенду, – приказал он помощнику. – А я тебя по ней гоняю. Зачем приехал в Псков, почему пошел именно в этот трактир, отчего не промолчал, когда начали тебя оскорблять…

– Вот еще георгиевский кавалер позволит всякой сволочи себя позорить! – возмутился Лыков.

– Правильно. И ленту в петлицу вдень.

– Само собой.

– Ну? Что за дела у тебя в Пскове?

– Спросите у Арсений Иваныча, у Морозова.

– А все-таки? Хоть намекни, – настаивал шеф, изображая допрос сокамерников.

– Иконы они скупают старые, дониконианские. Задорого и втихомолку. Деньги платят за них немалые, и потому требуется охранник.

– Так ты простой скуловорот?

– Это как поглядеть, – со значением ответил «демон». – Тридцать тысяч недавно отдали за образ «Неопалимая Купина». Ты держал когда-нибудь в руках такие финажки? То-то. Ну и другие есть секретные дела, о которых чужим знать не положено.

– Не с «блинами» ли связаны те дела?

– А если и с ними, то тебе, дядя, что за интерес?

Павел Афанасьевич вошел в роль:

– Есть интерес, и не копеечный, а тысячный. Продавать надо кое-что, в больших оборотах.

– Та-а-к… Сильно это «кое-что» похоже на настоящие? С монетой я не связываюсь, мелкие купюры тоже не мое. Купцы, любители «кое-чего», имеются. Но это разговор серьезный, за такие проделки за Бугры гоняют. Ты, дядя, хозяина покажи. А с тобой мне говорить не о чем.

Арестант из благородных Алексей Николаевич Лыков был доставлен из Псковского городского полицейского управления в тюремный замок вечером 2 февраля. Его следовало поместить в подследственный коридор второго корпуса, но там в дворянской камере делали ремонт. И новенького заселили в такую же камеру исправительного отделения.

Смотритель потратил на беседу с прибывшим целых десять минут. С трудом удерживаясь, чтобы не тыкать – как-никак перед ним был потомственный дворянин, – он задал несколько вопросов. Более всего Тарасенко-Годного интересовало, за что прибывший получил Георгиевский крест. Алексей лаконично ответил:

– За действия в команде пешей разведки Рионского отряда.

– Что это был за отряд?

– Мы воевали на Черноморском побережье Кавказа. Аджария, Кобулетия – слышали?

– Смутно. Пешая разведка… Неужели в турецкие тылы ходили?

– Много раз. Добывал языков, вел глазомерную разведку, снимал дозоры. Если вам нужно, к примеру, вырезать весь ваш внутренний караул, то обращайтесь – это была моя специализация.

– Но вы, судя по бумагам, не офицером воевали?

– Нет, господин Тарасенко…

– Тарасенко-Годный! – сердито поправил смотритель. Но арестованный не обратил на окрик никакого внимания и продолжил как ни в чем не бывало:

– …я пошел вольноопределяющимся.

– Как же вы, господин Лыков, благородного сословия и такую награду имеете, а попали к нам? Ай-яй-яй. Ведь за убийство лишат всех прав состояния, пойдете в каторгу кандалами звенеть, вчерашний герой.

– Вас как будто это радует? – усмехнулся новенький. – Рано хороните. Вот увидите, выйду я отсюда на свободу чище снега альпийских вершин.

– Это в каком смысле? – удивился смотритель.

– Из Некрасова цитирую. Не помните?

– Нет.

Лыков приосанился:

– И, содрав гонорар неумеренный,

Восклицал мой присяжный поверенный:

«Перед вами стоит гражданин

Чище снега альпийских вершин!»

Смотритель покачал головой:

– Так только в стихах бывает. А в жизни уйти из суда оправданным – редкий случай. Вы бы не обольщались, молодой человек. Это я сейчас с вами так вежливо беседую. А как сломают у вас над головой шпагу[62], по-другому запоете. И я другой тон возьму.