определённый опыт, легко убедится, что в сравнении с количеством времени, уделённого «беседам» с собой, как ты сказал — любимым или любимой, — просто меркнет или представляется исчезающе малым объём времени словесных контактов с окружающими, даже если он лектор или записной болтун.

Ты прав, Джим, и в том, что вряд ли самый обычный, нормальный современный человек в состоянии вспомнить обо всех поинтересовавшихся у него, к примеру, который час, за год или хотя бы за месяц, не говоря уж, за всю жизнь. Это наши предки, особенно деревенские, на всю жизнь запоминали, как выглядел случайно встреченный на дороге человек либо попутчик, какого он был возраста, во что был обут и одет, о чём расспрашивал, какими новостями поделился, какая в это время стояла погода. С тех пор количество наших случайных контактов с людьми в единицу времени выросло в тысячи раз. Мы перестаём помнить тех, кого когда-то встречали. Более или менее хорошо знаем узкий круг наших постоянных собеседников, и только иногда в память врезается случайный собеседник, почему-то пришедшийся кстати, чем-то, видимо, очень созвучный взыскующему интересу нашего «я», оттого и запомнившийся. Не покажется ли, в таком разе, странным, что мы, «практически здоровые» и достаточно нормальные люди, как правило, даже не интересуемся, с кем (или чем) именно мы общаемся, когда разговариваем сами с собой?

Итак, Джим, вопрос первый: с кем мы общаемся? В отношении русского лётчика Бориса Густова вопрос мой звучит так: с кем внутри себя он общается? Что он общается с кем-то внутри себя, отчётливо видно уже в нескольких эпизодах, убедись, вот, например… И вот… И ещё здесь и здесь.

Она обратила внимание Джеймса на движущиеся картинки на огромном мониторе.

— Глаза русского, Джим, то обращаются внутрь себя, как у беременной женщины, то взгляд его вновь устремляется вдаль, то в нём явственно прочитывается выражение какого-то непонятно чем обусловленного вызова. Кому? На кого он так реагирует?

А с кем внутри себя увлеченно общается «практически здоровый», со всех сторон абсолютно нормальный мистер Джеймс Миддлуотер? И чем общается? Может быть, он подскажет — и мне будет легче. Прошу вас, сэр. О-о-о, вижу, вы затрудняетесь… Позвольте, я отвечу за вас, потому что над этим много размышляла, а вы, похоже, пока не готовы ответить мне, сэр.

Миддлуотер порывался было ответить, сдержался, но с некоторым опозданием, и в итоге пробормотал или промычал нечто невразумительное.

— Как-как? — переспросила Акико. И продолжала полушутя-полувсерьёз:

— Спасибо за первый ответ. Если я правильно вас поняла, сэр, человек общается со своим умом? А чем он общается? Тоже умом? Ум с умом? Можно позавидовать. Оказалось, в человеке два ума, и они — эти великолепно устроенные и блестяще образованные умы, — друг с другом общаются. Даже спорят. Какой класс!.. Конечно же, два ума лучше в голове, чем один или чем вообще ничего. Как это назвать — двоеумием? Верно?

Воспринимаю еще один вариант ответа. Один отдел ума разговаривает с другим отделом? Отделом — тоже ума? Тогда это почти как в крупной организации. Только в корпорациях или концернах отделы, а также умы и умники друг с другом больше служебными записками обмениваются. И подшивают их, непрерывно подшивают — не надеются на компьютерную память, которую, случается, злодеи воруют вместе с компьютером. Или хакеры утаскивают чужие тайны отдельно от компьютеров, через сеть. Чужие компьютеры они потом сокрушают программными вирусами.

Ум общается с сознанием? Тогда вопрос: на чьей стороне играет нынче ум, за кого в текущем сезоне выступает сознание? Игровыми полями они меняются? Каковы правила игры? Кто рефери или арбитр? По каким цветам «рубашек» их прикажете различать? И это — как в армреслинге: кто из них кого припечатает, ум верх возьмёт или сознание? Или спорные вопросы они решают голосованием?

Еще улавливаю ответ: сознание общается с подсознанием. Задаю наводящий вопрос: общаются напрямую или через переводчика? Потому что предполагаю, что сознание и подсознание выражают себя каждое по-своему, их, если можно так сказать, «языки» несколько отличаются один от другого. А лучше назвать то, чем они оперируют — свойственные им образно-знаковые формы. Но — какие? Чем они различаются?

— Я протестую, — не принимая полушутливого тона Акико, вяло и недовольно сказал Миддлуотер. — Специалист, Эйко, всё-таки ты. Как-то, знаешь ли, несерьёзно… Ты стремишься меня подзавести?

— Протест принимается. Предлагаю тебе кофе, молодой мастер Джим, по-моему, ты уже засыпаешь, как в это время у себя дома. — Акико грациозно поднялась приготовить и подать кофе. — Для повышения работоспособности помассируй-ка пока вот эту точку Хэ-Гу на обеих руках. Нащупай указательным пальчиком противоположной руки. В точке при нажатии выход нерва ощутим. Поочередно, с тыльной стороны кисти. По девять надавливающих вращений на пясти сначала по часовой стрелке, потом — против. — Она показала Джеймсу точку в основании большого пальца руки, чуть отступя от основания пальца указательного.

— Совсем не ради смеха я хочу, чтобы ты понял, Джим, мои по-настоящему серьёзные трудности. Они имеют не только медицинский, но и философский, гораздо более общий характер. Да-да, а ещё очень и очень общечеловеческий характер. И я не могу прибегнуть ни к каким общепринятым в человеческой среде уловкам, когда все переживания настолько в нём, этом русском, обнажены и до такой степени внутренне мучительны для него. В состоянии ли мы сегодня дать исчерпывающие формулировки, что же это, наконец, такое: ум, разум, сознание, подсознание? Или хотя бы понять, пускай ещё без не придуманной кем-то терминологии. Пока медицинская наука этого не может. Хотя и понимает уже, что перечисленные мной и характеризующие личность человека категории не синонимичны. Вот тебе — объективно — моё первое затруднение, при всём при том, что я специалист.

Я не знаю, Джим, какая рука у него преобладающая, правша он или левша, а мне важно это знать, потому что при таких, как у него, или похожих заболеваниях психики сразу возникает подозрение на поражение височно-теменно-затылочной области только одного, противоположного наиболее развитой руке полушария, а именно левого для правшей. Оттого, что на сегодня я могу поставить диагнозы: алексия, афазия, аграфия — то есть он не читает русские, английские и вообще никакие тексты, адекватно не реагирует на словесные к нему обращения, не отвечает по существу, не пишет, не рисует и так далее — всё это при том, что тонкие исследования не указывают на повреждения полушарий головного мозга и связей между ними, — я не могу уверенно назначить лечения. В его даже не сознании, или не только и не столько сознании, — лучше сказать: в сердцевине его