Телефонная трель разбивает щит из иллюзий, за которым он пытается укрыться от своей совести. «Там, в пластиковом пакете с награбленным, что-то звонит и вибрирует – словно сигнал к началу военных действий…» – приходит ему в голову. На втором звонке сердце в груди у Тома замирает, дыхание обрывается от ужаса. Он понятия не имеет, который теперь час, но уверен, что это звонит его патрон и что он ужасно зол. Минут через десять он позвонит снова, а через четверть часа – и в третий раз… А потом – наверняка! – на домашний.

– Мадам! – обращается Гийом Вандеркерен к Алин Верду на третьем звонке. – Кажется, это мой телефон. Я жду очень важный звонок. Вы не могли бы…

– Я, по-твоему, идиотка?

Кассир хмурится, он уже не знает, что и думать. В эту секунду он готов отдать все на свете, лишь бы не умереть, не узнав, станет ли он отцом.

– Это не телефон заложника звонит, – говорит Софи Шене одновременно с четвертой трелью.

Алин Верду, по примеру молодой рецепционистки, смотрит в сторону касс, где лежит труп грабителя. И правда, звонок доносится оттуда. Алин кладет пистолет возле кассы, подходит к покойнику и, ориентируясь на звук, запускает руку в карман его куртки, чтобы достать вибрирующий телефон.

Фрагмент синтетической мелодии в пятый раз разрывает мертвую тишину, внезапно повисшую в торговом зале.

А на экране безжалостно мигает имя абонента: «Мама».

Бежать, спастись, скрыться… Из всех мыслей, которыми сейчас наполнено сознание Тео, эта навязывает себя с наибольшей беспощадностью. Словно обратный отсчет уже начался, потребность в исчезновении, в движении становится настоятельной, жизненно важной. Остается и иллюзия надежды, настолько шаткая, что похожа на пламя, которое колеблется посреди бури, но не гаснет, и она заставляет Тео взять себя в руки и сражаться с деспотичным желанием оставить все как есть.

Принять данность. Сдаться полиции.

Звук выстрела бесконечно прокручивается в памяти, и каждый раз внутри все переворачивается. Оказаться как можно дальше от неподвижного тела, лежащего там, в нескольких метрах, в луже крови, которой становится больше и больше, так что она своей краснотой заполняет все вокруг – окружающее пространство, все его мысли.

– Мам, давай уедем, – удается ему выговорить, и каждое слово – как удар ножа в шею.

Алин смотрит на него озадаченно, как будто его способность говорить, издавать звуки, формулировать фразы стала для нее неожиданностью. Она все еще держит в руке телефон грабителя, словно собирается позвонить.

– Нам нельзя здесь оставаться, – говорит он с неприятным чувством, что это – единственная идея, которую он в состоянии выразить словами.

Мать кивает. Наконец-то! Она поняла. Она согласна. И тут она опускает глаза, чтобы посмотреть на экран мобильного.

«Пропущенный звонок». Ниже – наименование абонента: «Мама».

Слова танцуют у нее перед глазами, насмешничают, упрекают, а потом исчезают бесшумно – как последний вздох, слетевший с полуоткрытых губ умирающего. Вздох, впрыскивающий в каждую клеточку ее эпидермиса ледяную струю вины.

Сын не отвечает на звонок… Мать с ума сходит от тревоги…

Заложникам тоже не сидится на месте. Краем глаза Тео улавливает движение в той стороне, слышит шепот. Поворачивает голову, чтобы посмотреть, что там происходит. Софи Шене и Тома Пессен переговариваются приглушенными голосами. Леа Фронсак смотрит на него со страхом и недоверием. И с ненавистью. Как на противника. Как на врага, которого нужно устранить. Когда их взгляды встречаются, Леа отворачивается, и выражение лица у нее враждебное. Это внезапно и жестоко ранит Тео, ему хочется объяснить молодой женщине, что ему очень жаль, что он не хотел, он такой же, как и она, что он ничего не сделал, ну, по-настоящему плохого, ведь плохо – это когда хочешь напакостить, когда делаешь это намеренно… Он хочет открыть перед ней душу, как коробку, вынуть оттуда свои мысли и показать их со всех сторон. Демонстрация искренности… Доказательство невиновности.

– О’кей, – вздыхает Алин, отвлекая мысли сына от этой безмолвной защитительной речи.

Она роняет телефон к ногам трупа – так избавляются от чего-то бесполезного, не представляющего большой ценности. И обращается к сыну:

– Ты прав. Нам нельзя здесь оставаться. Но прежде…

Она поворачивается и кивает в сторону заложников.

– Нужно избавиться от них, – шепчет она так, чтобы услышал только сын. – В противном случае они нас выдадут.

Тон у нее решительный, не допускающий возражений. И выражение лица такое же – напряженное, похожее на оскал. Тео не видел ее такой никогда, даже в минуты самой жгучей ярости, самой упрямой злости… Глаза у него расширяются, и он тоже смотрит на заложников. Гримаса ужаса снова искажает его черты.

– Ты… Ты же не хочешь сказать, что…

Страх, который звучит в голосе Тео, удивляет Алин. С минуту она смотрит на сына и считывает его мысли легко, как текст в детской книжке.

– Нет! – восклицает она, несколько смущенная тем, что сын мог предположить такую мерзость. – Я имела в виду, их нужно нейтрализовать – и надолго. Нам нужно успеть уехать как можно дальше.

Подросток нервно сглатывает, не скрывая чувства облегчения:

– И как это сделать?

На этот раз Алин не отвечает. Она обходит кассу, приближается к служебному выходу и изо всех сил нажимает на металлическую задвижку, ту самую, что служит и дверной ручкой тоже, но дверь остается запертой. И только после этого отвечает на вопрос подростка:

– Понятия не имею!

Мать и сын переглядываются. Их взгляды сталкиваются, цепляются друг за друга, за этот свет, который еще горит там, в глубине зрачков, – единственный ориентир во мраке, внезапно заполонившем собой их жизнь.

– Как ты вошел в магазин? – спрашивает Алин, возвращаясь назад.

– Через заднюю дверь. Жалюзи вдруг опустились, и я не понял почему. Обошел магазин сбоку, и там, с другой стороны, нашел еще одну дверь.

– Хорошо, через нее и выйдем. Когда жалюзи на витринах опущены, с улицы видно, что происходит в магазине?

– Нет, ничего не видно. Но когда я подошел, то услышал, как кто-то кричит.

Алин недовольно морщится.

– Значит, тут их оставлять нельзя. Мы должны найти место, где они не смогут поднять шум. Покажи, как ты вошел.

Тео проходит вглубь торгового зала, Алин следует за ним. Скоро мальчик уже стоит возле двери, за которой оказывается узкий коридор длиной примерно в пять метров, и ведет он к следующей двери, входной, о чем свидетельствует проникающий через щели дневной свет.

Алин выходит в коридор.

Слева – еще одна дверь. Алин толкает ее и окидывает взглядом комнату отдыха для работников мини-маркета. Она маленькая и уютная, с двумя окнами, из которых видно проезжую часть улицы де-Терм. Алин входит в комнату и задумчиво смотрит на поднятые занавески. Через пару секунд они уже опущены, чтобы никто не смог заглянуть в помещение снаружи.