Про цветы и подарок мне он умолчал.

– Но у всего этого есть своя хорошая сторона, фройляйн Регина, я познакомился с вами.

– А ваш дед правда воевал?

– Разумеется, фройляйн. Как и ваш дед. Как и любой дед.

Мой дед не воевал, он был слишком мал тогда, воевал прадед. Но я промолчала.

Он истолковал мое молчание по-иному -как нежелание поддерживать этот разговор.

– Простите, фройляйн Регина, что я затронул эту тему. Мы, немцы, настолько привыкли в России к разговорам о нашей вине, что начинаем их даже тогда, когда не просят. Это скучная тема для молодой барышни… девушки.

– У вас очень… Очень странный язык, Хельмут. Так, как вы говорите, сейчас уже редко говорят.

– Архаичный язык, да? Вы очень наблюдательны. Мне это уже не раз говорили. Тому виной мои учителя – они были старые люди. Но я надеюсь, что вы их простите.

– Да нет, что вы, мне даже нравится!

– Я рад, что доставил вам удовольствие, фройляйн. Куда вас отвезти?

– В город, а там я покажу. А скажите, неужели все немцы действительно так уж… так уж носятся с этим чувством вины, как вы?

Мы шли по коридорам к выходу. А я никогда еще не разговаривала с немцами ни на какие темы, не связанные с полетом. Интересно же, общительный старомодный немец, хотя и молодой.

– Я восточный немец, фройляйн Регина. А восточные немцы виноваты за все… Во всем! Мы виноваты перед русскими. Мы виноваты перед евреями. Мы виноваты перед западными немцами. Мы виноваты перед самими собой. Мы отвечаем за Гитлера и за штази, за Берлинскую стену и за то, что не так богаты и не так хорошо образованы, как наши западногерманские братья!

Кажется, у него был пунктик, насчет восточных немцев. Он уже волновался и размахивал руками, хотя в одной руке у него был пакет, а в другой – дипломат. Это напоминало мне разговоры на кухне у тети Зины, когда приходили ее подруги и начинались споры о Советском Союзе, перестройке, коммунизме, демократах и Сталине.

– Мы – бедные родственники, фройляйн Регина! Мы должны кланяться и благодарить весь мир, благодарить всех, что они спасли нас от нас самих! Что-то случилось, фройляйн?

Случилось. Пока Хельмут разглагольствовал, мы дошли до выхода, и там я увидела Валеру. Валера был не один, он был с девушкой из службы оформления перевозок. Я ее толком не знала – видела мельком и лишь успела отметить, что она очень красива и в Валерином вкусе. С Валерой я ее раньше не видела. Но сейчас сомнений быть не могло – мы налетели на них неожиданно, вывернув из-за угла. В служебном холле в этот момент никого не было, только охранник вдалеке, а охранники тут видели и не такое. Валера держал ее за талию – как же ее зовут, Лариса, что ли? -другая рука была у нее на груди и, кажется, я застала их в момент, за которым должен был последовать поцелуй, но не последовал, потому что Валера увидел меня.

Он не дернулся даже, оторвался, правда, от своей спутницы и, сделав полшага ко мне, спросил:

– А ты что тут делаешь? Выходной же. Хельмут со своим дипломатом в поднятой руке завис у меня над ухом. Расстояние до Валеры было слишком велико, чтобы выяснять отношения, не оглашая вестибюль криками. Да и вообще, стоило ли их выяснять, тем более на глазах у всех. Но я не удержалась все-таки от одного только короткого вопроса, который опередил мое нежелание устраивать публичный скандал:

– А ты?

Но дальше-то что? Сейчас он будет мне врать, я уже поняла по лицу, что сейчас он будет мне врать, я буду стоять, краснеть за него, она будет делать отсутствующий вид или смеяться надо мной, что еще хуже, а Хельмут… Черт бы побрал этого Хельмута! Если бы не он, я не приехала бы сюда и не увидела бы, ведь Валера же знал, что меня здесь не будет, а я сама пришла, сама вляпалась!.. И не дожидаясь ответа, я быстрым шагом пошла к выходу. Не здесь, не сейчас. Да и что он может мне сказать? Он ведь сказал мне уже когда-то, вскоре после того, как мы начали летать вместе: «Я такой, меня не переделаешь». Я знала, на что шла.

Опомнилась я на улице, меньше всего мне хотелось сейчас ждать Хельмута и садиться с ним в машину, но я задержалась на входе чуть дольше, чем следовало, решая, куда завернуть, налево или направо, на маршрутку или на автобус. Пока я думала, меня догнал Хельмут.

– Фройляйн, вы чуть было не убежали от меня…

– Простите.

– Это вы меня простите, фройляйн! Вы ведь позволите мне довезти вас до дома, не правда ли?

Спорить с ним было уже поздно – да и что, в самом деле… Не спектакль же устраивать. С немцем так с немцем, раз догнал. Поехали.

– Фройляйн Регина, я вас чем-то огорчил? На обратном пути поддерживать разговор мне уже совсем не хотелось.

– Нет, что вы, Хельмут.

– Может быть я… помешал? То есть если я поставил вас в неловкое положение, то я хотел бы принести извинения.

Понял он все наоборот, оказывается. Конечно, он же не смотрел на Валеру с первой секунды, как смотрела на него я. Думает, что я переживаю из-за того, что меня видели с ним. Но не объяснять же ему, что произошло на самом деле.

– Фройляйн Регина, я…

– Хельмут, может быть, вы перестанете звать меня «фройляйн»? Меня зовут Регина, вы это знаете, этого достаточно. Если вы еще раз назовете меня «фройляйн», я выпрыгну из машины!

Сорвалась все-таки. На ни в чем не повинном немце. Я же могу долго терпеть, могу – но потом вот какая-нибудь мелочь, ерунда какая-нибудь вроде этой «фройляйн» – и все, не сдержаться. Отыгралась, получается – за Валеру. Весы – не Весы, но нельзя себя распускать.

– Хорошо. Я с удовольствием буду звать вас просто – Регина.

– А что же раньше не звали?

– У нас так не принято. Обращение к малознакомой женщине по имени, без ее согласия – вот как вы сейчас это сказали – считается фамильярностью. Только у нас называют обычно по фамилии, «фройляйн Шлоссарт», например, но это не принято у вас. Я заметил, что у вас по фамилии чаще называют подчиненных, и это, кажется, звучит довольно грубо.

– Вы, по-моему, опять преувеличиваете – что у вас, что у нас. Все это у вас тоже… старомодно.

– Вы не правы, фрой… Регина. Я вполне – как это? – современный молодой человек. Я пью пиво в баре, слушаю музыку и играю в кегли. Но здесь я в чужой стране и потом… да, действительно, пожалуй, вы правы, я несколько старомоден. Меня так воспитали.

– Кто же вас воспитывал?

– Родители. Бабушка.

– И дедушка, который воевал?

– Нет, дедушка умер.

– Давно?

– В сорок седьмом году. Дедушка умер в плену. В России.

– Простите, я не хотела…

– Ничего страшного. Это было давно. Мой отец родился в сорок четвертом, и он никогда не видел своего отца. Так что это было давно, но я обещал бабушке, которая меня растила, когда я был маленьким, что теперь, когда я бываю в России, я съезжу туда, где умер мой дед. Я обещал, долго не мог выполнить и вот съездил наконец и привез оттуда некоторые вещи – нет, не вещи деда, разумеется, просто какие-то вещи оттуда – и вез их в Германию и умудрился потерять в аэропорту! Вот поэтому я так был огорчен и так благодарен вам, что вы помогли мне найти этот пакет.