Глядя на полуразрушенные стены, Новодворский рассказывал, что после первого неудачного штурма полякам пришлось перейти к правильной осаде. С большими трудами подвезли осадные орудия, без которых поначалу надеялись обойтись. Долго обстреливали город и наконец сумели проделать брешь в стене. Кавалер вызвался пойти на разведку, но когда он с небольшим отрядом добровольцев пробился к пролому, то увидел, что русские успели насыпать ров в два копья высотой. Поляки подвели под стены минный подкоп, но русские прорыли встречный ход, установили под землей пушку и расстреляли поляков. Так и шла эта удивительная подземная война, пока полякам не помогло предательство.

– Один из перебежчиков указал слабое место в стене. Я тайно переправился через Днепр, заложил петарду в водосток. В полночь пан кастелян Каменецкий приступил со своей стороны к стене. Он сам зажег петарду. Образовался большой пролом, открывший довольно удобный вход в крепость, посредством коего вошел маршал Великого княжества Литовского с войском. Москвитяне были побеждены. Таким образом, Смоленск, утраченный при короле Сигизмунде Втором, был завоеван обратно Сигизмундом Третьим.

Мальтийский кавалер приложил руку к груди и воскликнул:

– Виват, Сигизмунду Третьему, Божьей милостью королю Польскому, великому князю Литовскому, Русскому, Прусскому, Жмудскому, Мазовецкому, Киевскому, Волынскому, Подольскому, Подляшскому, Лифляндскому, Эстляндскому и других, наследному королю Шведскому, Готтскому, Вандальскому и прочее и прочее…

Подьячий не выдержал:

– У вас, поляков, каждый пан сам себе король.

– Да, у нас самый бедный шляхтич равен королю, – отозвался рыцарь. – Без согласия шляхты король ничего предпринять не может. На то есть законы и обычаи Речи Посполитой. К нашему рыцарскому духу еще бы такой порядок и послушание, как в ордене на Мальте, не было бы державы сильнее Речи Посполитой!

Подьячий открыл было рот, чтобы возразить, но тут возок вывернул к Соборной горке. На вершине чернели развалины церкви. От храма остались две покосившиеся стены, все остальное было разметано чудовищным взрывом. В последние минуты осады, когда польская конница и немецкая пехота ворвались в город и стали рубить церковные двери, посадский человек именем Андрей Беляницын вбежал в подземелье под храмом, где хранился весь пушечный запас, и подпалил бочки с порохом. Невероятный силы взрыв поднял на воздух церковь.

– Безумство! – сокрушался Новодворский. – Я наблюдал такое лишь у фанатиков-мусульман, с коими сражался в Греции. Христианский рыцарь храбро выполняет свой долг, но когда все возможности исчерпаны, благоразумно сдается на милость победителя. Хвалю воеводу Шеина. Он упорно защищал Смоленск, но не стал лишать себя жизни.

Разрушенный Смоленск произвел на русских гнетущее впечатление. На следующий день они с радостью покинули развалины города. По дороге Желябужский осторожно спросил Новодворского, нельзя ли повидаться с плененным воеводой Шеиным. Мальтийский кавалер с неожиданной легкостью согласился устроить встречу:

– Воевода мой друг. Он сейчас под стражей в Слониме. Как раз по пути. Можно заехать.

Через несколько дней пути посольский возок, сопровождаемый поляками и стрельцами, въехал в Слоним у слияния речушек Щара и Исса. Благодаря канцлеру Сапеге небольшой городок Слоним получил право склада, что обязывало купцов сгружать свои товары и торговать ими на месте. Собственно говоря, весь городок был собственностью канцлера, распоряжавшегося в нем через управляющих, как в собственной вотчине. Марья, выросшая в Смутные годы, привыкла думать, что город – это непременно выжженное пепелище с разрушенными крепостными стенами. В Слониме же не было никаких пепелищ. Домишки посадских глядели скромно и опрятно. Замчище, господствовавшее над городом, стояло целым и невредимым. К каменному замку был пристроен дворец для сеймиков, собиравшихся перед генеральным сеймом. Сюда съезжалась шляхта и спорила до хрипоты, обсуждая предложенные законы.

На замке красовался герб Льва Сапеги. «Лис» – пояснил подьячий. Как ни вглядывалась Марья, никакого лиса она различить не смогла. Была на гербе чья-то рука, пронзенная стрелой, и много всякого иного. Костяные Уши, шевеля губами, прочитал надпись, вьющуюся вокруг герба «Староста Слонимский и Марковский Лев Сапега Великий канцлер Великого княжества Литовского».

– Вишь, русскими буквами писано.

– Чему дивишься? – усмехнулся Желябужский. – Сапега потомок оршанских бояр. Рожден в православной вере. Побывал в учении в немецких землях и перешел сначала в люторство, а ныне в латинство.

– Учение до добра не доведет! – злобно отозвался подьячий. – Истинно рек святейший патриарх Гермоген, что надо казнить всех, которые похотят малоумием своим принять папежскую веру.

Воеводу Шеина держали под стражей в одном из домов, выстроенных на Замчище для депутатов сеймика. Начальник караула не хотел пропускать московитов, но мальтийский кавалер выпрямился во весь рост и грозно спросил:

– Разве ты не знаешь, кто пред тобой?

– Знаю, конечно. Пан Бартоломей Новодворский, – поспешно отвечал начальник караула, сделав знак, чтобы открывали ворота.

Когда вывели Шеина, мальтийский кавалер первым шагнул к нему, широко раскрыв объятья.

– Товарищ мой! Скучаю по тебе, как по родному брату!

– По здорову ли живешь, Варфоломей! – обрадованно отвечал Шеин. – С кем ты пожаловал?

Новодворский отступил и картинно махнул рукой, задрапированной алым плащом. Шеин увидел Желябужского и прослезился от чувств.

– Не чаял узреть своих! – приговаривал он, лобызаясь с посланником.

– Пытали тебя, Михайло Борисович? – спросил Желябужский, вглядываясь в измученное лицо воеводы.

– Король велел пытать, дабы узнать, по чьему наущению я так долго не сдавал Смоленск. И не сдали бы крепости, если бы не закончились припасы. Осталось в живых две сотни ратников против всей королевской армии. До последнего оборонялись, засели в башне и много немцев из королевского войска постреляли. Хотел я принять смерть, как отец мой в войнах со Стефаном Баторием, но ради малолетнего сына сдался. Да и то чуть не убили разъяренные немцы-наемники. Еле отбил меня пан Каменецкий. Вот только плен оказался не лучше смерти.

В Москве слышали, что взятого в плен Шеина приковали к колеснице, на которой король торжественно проехал по варшавским улицам. За колесницей триумфатора вели знатных пленников – царя Василия Шуйского и ростовского митрополита Филарета, отца государя Михаила Федоровича. Вспоминая позорное шествие, Шеин горько вздохнул:

– Спасибо пану Варфоломею, а то бы замучили меня ляхи. Когда мы с ним подружились, другие паны опасались меня задирать. Все ведают, что кавалер никому спуску не даст, даст самому королю, а тем паче его ближним людям. При Стефане Батории он зарубил на поединке королевского фаворита.

Новодворский, поняв, что русские говорят о нем, вмешался:

– Воевода Шеин славный воин! Чем же заняться двум храбрым рыцарям после благородного сражения, как не воздать должного взаимной доблести? Вместе с ним мы осушили множество кубков под учтивую беседу.