– Куда вы дели Леву?! – спросил прерывистым шепотом дядя Абрам.

– Никуда мы его не дели, он сам ушел, – ответила вместо Глеба Соня.

Дядя Абрам посмотрел ей в глаза и сразу успокоился.

«Все-таки в ней что-то есть, – отметил он про себя, – она как будто кошка ложится на больное место и исцеляет его своим теплом и дыханием. Ее чарующий нежный голос словно проникает через кожу прямо в сердце, а глаза проницают тебя насквозь!»

– Я не хочу жить, – прошептал, глядя ей в глаза, дядя Абрам.

– Сядьте и успокойтесь, – сказала Соня, и дядя Абрам послушно сел к ней на краешек кровати.

– А ты уходи! – скомандовала Соня удивленному Глебу, и тот нехотя вышел из комнаты и закрыл за собою дверь.

– Положите свою голову сюда! – и Соня показала ему свою обнаженную грудь. Дядя Абрам послушно положил ей голову на грудь и закрыл глаза.

Было ощущение, что время остановилось и слышались только удары ее живого сердца, а еще в его уши лилось ее тихое дыхание.

– Ты просто чудо, сказка, – прошептал дядя Абрам, не раскрывая своих глаз. Руки Сони уже настойчиво расстегивали молнию на его брюках.

– Наверное, это большой грех, – прошептал в последний момент дядя Абрам, и тут же обо всем позабыв, с радостным волнением погрузился в нее.

Глеб прижался ухом к ее двери и все слышал.

Он слышал ее стоны и шумное, часто булькающее и свистящее дыхание дяди Абрама, и скрип кроватных пружин матраца, и даже звонкий, очень смачный поцелуй.

«Она уже становится похожей на проститутку, – с грустью подумал Глеб, – неужели ради денег и квартиры легла с ним?! Ну, Лева-то понятно, молодой, но этот же старик! И что он ей даст, и даст ли вообще?!» Глеб уже запутался в собственных мыслях и с досады как ребенок начал грызть ногти.

– Ты чего?! – спросил его удивленный Эскин, только что вошедший в квартиру и сразу увидевший Глеба, грызущего ногти и приложившего ухо к двери.

– Там отец твой нашу Соньку е*аит, – прошептал весь покрасневший до ушей Глеб.

– Ты опять ругаешься матом! – послышался за дверью недовольный голосок Сони.

Эскин тут же вбежал в комнату и увидел своего приемного отца дядю Абрама, сжимающего в своих объятьях смеющуюся Соню. Лицо у дяди Абрама было такое глупое и неестественное, словно его ударило током.

Он глядел с ужасом на Эскина и пытался что-то сказать, но Эскин поднял руку, останавливая его, и быстро выбежал из комнаты, а потом из квартиры.

Угрюмый Глеб Собакин бежал следом. Больше всего ему хотелось узнать от Эскина, сколько еще времени он разрешит им проживать в его квартире.

– Да, сколько угодно! – крикнул на ходу убегающий Эскин.

– Да, постой ты, – Глеб Собакин схватил его за руку и еле остановил, – нам надо поговорить!

– Да, забирайте все, что угодно! – Эскин хотел вырваться и убежать.

– Да, не нужна нам твоя квартира! – неожиданно изменил свое мнение Глеб. – Ничего нам от тебя не надо! – и отпустил его руку.

– Как это, ничего?! – уже с обидой в голосе спросил Эскин, застыв возле Глеба с жалкой улыбкой.

– Ни-че-го! – по слогам повторил Глеб Собакин и залился слезами. Эскин сочувственно обнял его.

Тучи в небе словно ждали этой минуты, и тут же сверкнула молния, прогремел гром и полил дождь.

– Видишь, природа плачет вместе со мной, – прошептал Глеб Собакин.

Эскин молча кивнул головой. Ему самому было жалко себя, Глеба, дядю Абрама и даже Соню, хотя вместе с жалостью к Соне примешивалась какая-то ненависть, и такая безумная, что он с великою охотою мог бы ее придушить.

– Я бы ее придушил, – признался Глебу Эскин.

– Не надо, а то посадят, – всхлипнул по-бабьи Глеб.

– Может, ты и прав, – вздохнул Эскин, – мне ведь еще учиться надо!

– Да, ты еще найдешь себе подругу, ты ведь молодой, не то, что я, – Глеб глядел на Эскина, как на собственного брата.

– Нет, я не могу ее бросить! – в отчаянье крикнул Эскин.

Мимо них пробегали люди, многие уже с зонтами, а они стояли мокрые под дождем и с интересом разглядывали друг друга.

– А отца своего ты бы мог придушить?! – вдруг спросил Глеб.

– А за что?! Ты думаешь, он в чем-то виноват?! – усмехнулся Эскин. – Это она! Эта сука любого притягивает к себе как магнитом! Все ее тело это какая-то магнитная аномалия!

– Может ты и прав, – тяжело вздохнул Глеб, – но с твоим отцом я ее делить не хочу!

– И не будешь! – убежденно сказал Эскин. – Он сегодня же уедет, я в этом больше чем уверен!

– И что ж, мы опять будем жить втроем?!

– Придется! – покачал головой Эскин. – Все-таки Соня права, надо дождаться рождения ребенка!

– А я, между прочим, Соньке в больнице изменил с одной медсестрой, – признался Глеб.

– Я тоже вчера ей изменил с одной сокурсницей, – грустно улыбнулся Эскин.

– И все-таки Сонька лучше!

– Конечно, лучше, – согласился Эскин, – даже никакого сравнения нет!

– Я же тебе говорил, что она колдунья, а ты мне не верил!

– Нет, Глеб, она не колдунья, она волшебница, она из секса создает волшебство, и мы оба это прекрасно знаем, – задумался Эскин.

– Теперь еще она к себе твоего отца притянет, – вздохнул, сокрушаясь, Глеб.

– А я тебе говорю, что не притянет, – обозлился Эскин, он уже и сам боялся, что Соня может теперь разрушить семью его родителей, а самое главное, создать невыносимо-конфликтную ситуацию между ним и отцом.

– Поживем – увидим, – нервно засмеялся Глеб, и Эскин с удивлением подумал о том, что они давно уже стали рабами ее волшебно-сексуального тела.

Эскин был прав, его отец – дядя Абрам уехал домой. Полный самых нежных воспоминаний о Соне, дядя Абрам готов был разрыдаться.

Если бы только не его сын, связавшийся с этой безумной красавицей, то он бы обязательно расстался со своей женой, и с великой радостью стал бы для Сони рабом на всю жизнь.

И все же жизненные принципы, как и сама пробудившаяся совесть, остановили его на полпути к собственному счастью. Ему осталось в памяти всего лишь одно обладание Соней, одно мимолетное сказочное обладание.

Всю дорогу дядя Абрам пил водку, мрачно поглядывая на пожилую спутницу своих же лет, ехавшую с ним в одном купе. Полноватая блондинка пыталась с ним заговорить, но дядя Абрам угрюмо молчал.

Соня подарила ему удивительное воспоминание о давно прошедшей молодости и все, и больше ничего.

Конечно, он мог бы остаться, она сама этого желала, но быть врагом собственному сыну он не мог.