Он знал, что Соня сразу же кинется его утешать, а этого он не хотел. Сейчас он только желал глотнуть свободы и вообще постараться избавиться от них навсегда, хотя уже боялся, и думать об этом, поскольку слишком часто давал себе такое обещание.

В последнюю минуту своего ухода Эскин так возненавидел Соню, что забрал с собою все деньги, и даже те, которые ей оставил его отец. Может поэтому пробуждение Сони и Глеба ознаменовалось бурным скандалом.

– Сволочь! – кричала Соня, обнаружив исчезновение Эскина вместе с деньгами.

– Надеюсь, это не я, дорогуша, – вышел из ванной веселый и довольный собой Глеб, еще ничего не подозревающий о наступивших последствиях этой бурной ночи.

– Ты тоже сволочь, – заплакала Соня, – это он из-за тебя забрал все деньги!

– Ничего, пойду картины продавать, – бодро отозвался Глеб.

– По-моему, ты уже больше месяца не можешь продать ни одной своей картины, и совсем ничего не пишешь, – заметила Соня, – художник хренов!

– Миленькая, тебе ругаться вредно!

– А презерватив со своей мочой в кровать подбрасывать не вредно, а резать вены посреди ночи, а потом орать и звать на помощь, тоже не вредно?! – разгневалась Соня. Она уже и сама почувствовала, что Глеб легко обманул ее с помощью гнусного шантажа.

– Какая ты все-таки сволочь! – заплакала она. – У нас с Эскиным уже все получалось! Нет, тебе надо было обязательно влезть, вмешаться, ревнивая морда!

– Да, Сонечка, не кипятись! – сказал Глеб, вытирая полотенцем мокрые волосы.

В эту минуту над его головой пролетела сковородка. Когда он пугливо присел на пол, об его голову разбилась тарелка.

– Кровь! У меня из головы течет кровь! – завизжал он, хотя на самом деле с его головы стекали остатки томатного сока, оставшиеся от помидоров.

– Да, тебя убить мало, Собакин! – закричала Соня, выбегая из кухни с новой тарелкой.

– Дура! – крикнул Глеб и закрылся в соседней комнате.

– Придурок, иди, продавай свои картины! – через час окликнула его Соня.

– А ты драться не будешь?! – с опаской спросил ее Глеб.

– Не буду, – вздохнула она. Теперь ее охватила полная апатия. Она легла на раскладушку и закрыла глаза. Она слышала, как Глеб складывает в холщовый мешок свои картины и уходит из дому, и радовалась, что остается одна. Ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Она впервые почувствовала острую необходимость поразмышлять о своей будущей жизни.

Самое ужасное, что ее беременность была ей в тягость, она не доверяла уже никому, ни Эскину, ни тем более примитивному Глебу.

Когда-то по своей наивности она думала, что, создав некое подобие матриархата, она заживет счастливо с двумя мужьями, и каждый ее будет по-своему ценить, но на поверку оказалось, что все мужчины – очень ужасные собственники, и что каждый из них готов пойти на любую гадость, лишь бы отвоевать ее тело у другого. И в этот самый момент, когда она почувствовала, что ее семья вот-вот прекратит свое существование, она решила целиком отдаться Эскину как отцу будущего ребенка. К тому же неожиданная близость с отцом Эскина поразила ее.

Она готова была остаться с ним, но поняла, что он никогда не пойдет против своего сына, и поэтому уже готова была развестись с Глебом, а жить только с Эскиным.

Тем более, что отец Эскина пообещал навещать их, а иногда удовлетворять ее, поскольку тоже почувствовал к ней необъяснимую симпатию.

Она даже взяла с него слово, что он будет не реже одного раза в два месяца приезжать и трахать ее, когда Эскин будет учиться в своей Академии. И вот этому удивительному счастью не суждено было сбыться.

От обиды она вскочила с раскладушки, и, взяв из сумки несколько собственных фотографий, где она была с Глебом, изрезала их ножницами.

Правда, это ей принесло совсем крошечное удовольствие. Надо было придумать для Глеба более существенную месть, такую, чтоб сразу защекотало всем нервы.

С этой целью она разрезала себе ножом платье и выпачкала его все рыбьей кровью, которую получила, отрезав голову карпу, который со вчерашнего дня лежал в холодильнике.

Немного оттаяв карпа, она отрезала ему голову и выпачкала кровью и себя и разрез в платье, и сам нож, а сама легла, на матрас, лежавший на раскладушке, на котором Глеб просовокуплялся с ней весь остаток ночи.

Нож она положила рядом с откинутой рукой, а перед этим еще успела провести под глазами синие тени.

«Пусть понервничает, гаденыш», – подумала она и легла, закрыв глаза, и в таком положении уснула. Эскин, забравший с собой все деньги, все же решил часть денег вернуть Соне с Глебом. Эта мысль пришла ему во время занятий.

Он уже договорился с Секиным пожить у него пару недель, пока не найдет себе квартиру. Он ушел пораньше с занятий, чтобы вернуть им деньги.

Когда он открыл дверь своим ключом, его поразила абсолютная тишина.

«Неужели уехали», – подумал он, но войдя в зал, он вскрикнул от испуга. Мертвая Соня лежала на матрасе с большой кровавой раной в области сердца, а рядом лежал окровавленный нож.

«Это Глеб ее из ревности», – подумал он, и услышав, что кто-то открывает дверь ключом, спрятался за занавеской.

– Соня, – издал истошный вопль Глеб и рухнул на нее вместе с пакетами продуктов и двумя непроданными картинами, лежавшими в его холщовом мешке.

– Дурак! – крикнула она онемевшему от испуга Глебу. – Чуть не придавил меня своей тушей!

– Ты чего, живая! – обрадовался он и тут же перекрестился. А затем сразу нахмурился. – Решила, значит, до инфаркта довести! – обиделся он, – все никак не сможешь забыть своего Эскина!

– Не могу, – заревела Соня, сев на матрас и по-восточному сложив свои ноги.

– И я тоже не могу, Сонечка! – вышел из-за занавески плачущий Эскин, простирая к ней руки. «Сейчас опять будут любовью заниматься», – с завистью подумал недовольный Глеб, и, оставив их наедине, вышел из квартиры.

– Ты меня ведь не бросишь, – обняла его плачущая Соня.

– Конечно, не брошу! – плакал Эскин, и тут же сам начинал верить своим собственным словам.

– Ты такой хороший, я всегда знала, что ты хороший, – залепетала Соня, еще крепче сжимая Эскина в своих нежных объятиях.

– И ты хорошая, просто очень хорошая, – залепетал Эскин, уже целуя ее.

И так на полу, посреди разбросанных пакетов с гороховым супом, связки молочных сосисок и маленьких сдобных булочек с маком, Эскин и овладел Соней.

Он проник в нее как вихрь, как ураган, он превратил ее в исходящее стонами волшебное приведение, он поставил ей и на сосках и на шее, и на щеках множество ревнивых засосов, чтобы Глеб никогда не дотрагивался до его любимой женщины, до его драгоценной собственности.