После их исчезновения я снова начинаю дремать, в жидких сумерках проглядывает цепь розоватых гор с пухнущими на вершинах облаками, плоскодонная степь скрывает глохнущую в траве дорогу. Я напрягаю зрение, пытаясь разглядеть границу равнины и гор. Вдруг мое видение сматывается, напуганное звучащим из-за горизонта грохотом — на меня надвигается, по пути опрокидывая стулья, третий за сегодняшнее утро Николай. Его лицо искажено гневом: «Ты что, сдурел? Хочешь сорвать мне свадьбу? Ну как корабль полетит без такого фрукта, как ты? Посмотри туда, посмотри скорее!» Он хватает меня за ухо, стаскивает с кровати, волочет к окну и указывает пальцем вниз — туда, где перед входом в общежитие стоит нацеленное прямо в двери своим шикарным стреловидным корпусом Нечто.

«Сам ты Нечто! — продолжает орать Николай. — У тебя, наверное, и брюки еще не поглажены, свидетель хренов!»

Я понимаю, что брюки действительно не поглажены, и причина такого недоразумения весьма проста. Брюк у меня нет. И вот тогда я окончательно просыпаюсь.

Выскочив из комнаты, мы с Николаем бежим по коридору в разные стороны, распространяя шухер на весь этаж. Этаж в ответ содрогается, а мы, напротив, успокаиваемся. За двадцать минут все недостающие вещи найдены, важнейшие роли распределены, праздничный кортеж готов. Мы, его участники, — некоторые со стороны напоминают манекены, обойденные финальным прикосновением модельера, — стоим на скользких ступенях общажного крыльца с перекинутыми через руки куртками и пальто и ждем, куда укажет главное лицо. Хотя и так все ясно: ослепительным блеском радиаторной решетки нас встречает готовый к свадебному полету корабль. Он базируется сейчас в такой ощутимой близости, что мы испытываем восторг от его несбыточного вида и одновременно изумляемся безукоризненным линиям его контура.

— Может, шампанского? С бахом, — ища примирения, произносит Николай и кладет руку на Катину талию. Виском дотрагивается до ее плеча.

— В машине, — одновременно с пригласительным жестом говорит Катя.

Мне позволяют сесть рядом с водителем. Он похож на пилота из «Космической одиссеи», парня по имени Бамба. Его очки из той же пластмассы, что и колесо рулевого управления. Губы сжаты, перстень на среднем пальце изящен, пиджак черен, как битум.

От пассажирского отсека нас с Бамбой отделяет полупрозрачное матовое стекло. Стоит мне только захотеть, и стекло любезно опускается, и я сначала вижу чьи-то ноги, потом улыбку, отделенную от лица, затем само лицо, и это оказывается Юрий. Он отстраняется, чтобы пропустить мне навстречу руку с бокалом шипящего напитка.

— «Абрау Дюрсо». Смотри не выплесни на приборы, вызовешь короткое замыкание, — предупреждают сзади.

— Что я — не знаю? Как-никак в техническом вузе учусь, — говорю я и делаю первый глоток, одновременно ощупывая мягкую кожу сиденья.

Неслышно включается двигатель, и пятиэтажная коробка общежития проплывает перед глазами от одного края обзора до другого, а затем убыстренно исчезает вдоль правого борта нашего корабля. Я догадываюсь: пока мы салютовали шампанским, кто-то незаметно занавесил окна специальными экранами, куда вставлены цветные слайды с изображением тех мест, мимо которых нам хотелось бы проследовать. Мы не едем, а преспокойно стоим себе на одном месте, там же, около общажного подъезда с обледенелыми ступенями, а наш корабль превращен в уютный кинозал с Бамбой-киномехаником.

Удобно устроившись, мы переговариваемся, дуем шампанское и наблюдаем разноцветное трюкачество в окнах. «Нельзя ли включить „Шанхайский сюрприз“ на боковом стекле? Нет? Что ж, тогда, будьте любезны, еще бокальчик!» Последние кадры: мачты стадиона «Динамо» на левом экране и витрина с дверьми пункта назначения на правом. Мы покидаем необычный кинозал, и, надо же, слева действительно стадион «Динамо»… «Ты куда, Антон? Право руля, нам сюда».

В новом месте окружает атмосфера шуршащей суеты, люди двигаются от центра в стороны, уступая дорогу главной процессии, то есть нам. В шуме выпестовывается музыка, звучащая все ближе и ближе. Открываются створки белых дверей такой высоты, словно в них собирались вводить слона. Мы что, теперь в цирке? Нет, мы в огромной зале, похожей на бальную. С тихим стуком за нами затворяются двери, и шампанское оглушительно ударяет мне в голову. Не помню, но к-кажется, я танцевал. Точно — в одиночку и парой с леди, дирижировавшей торжеством. Я властно выдернул ее из-за столика, где она стеснялась, глядя как брачуемые совершают свой первый официальный поцелуй, и перекладывала из одной руки в другую короткую витую указочку. По широкой примыкающей к моей груди дуге я запустил ее в центр ликующего круга гостей. Мы сделали много виртуозных па, настолько смелых, что поразительно, как только не упали в оркестровую яму. В то время как ее внимание было приковано ко мне, я все искал и не мог найти, откуда доносится музыка с явственно различимыми голосами скрипок, взрывами фанфар и радостными всплесками тарелок. Нас качнуло, и мы врезались на полном ходу в подбадривающую толпу. «Роза, ты едешь с нами!» — успел крикнуть я, выпуская ее возбужденное тело и падая на руки кого-то из присутствующих.

— Я доволен твоим выступлением. Кате тоже понравилось, — сказал Николай в машине, склоняясь надо мной. — Вино будешь?

— Скажи, я успел ее пригубить? — прозвучал мой слабый голос.

— Насчет этого не уверен. Зато загубить ее постную карьеру тебе точно удалось. На-ка выпей.

Добрый друг вложил в мою изгибающуюся длань бокал новой формы с красноватой жидкостью. Рядом улыбалась Катя, принимая от Оксаны дольку экзотического фрукта.

— Мы уже едем?

— Да что ты — мы летим!

Я поднялся в кресле, стараясь удержать двойное равновесие. Жидкость в бокале покачивалась не случайно. На этот раз все было по-настоящему, наш корабль стремглав проносился по Москве мимо знакомых мест. Они сейчас выглядели несколько иначе: не как привычные объемные декорации, а проще, приземленнее. Они утратили свои монументальные черты и размашистый печальный блеск. Площади походили на блюдца, а дома стояли лакеями, застывшими на волосок от вельможного гнева.

После процедуры бракосочетания Кате стало жарко. Она попросила Бамбу открыть люк, и решила выбраться на крышу. Сбросила туфли и по нашим плечам покинула кабину. Николай держал ее, как мог, и все равно, когда мы сворачивали на Большую Пироговскую, Катя чуть не соскользнула вниз от неожиданного порыва встречного ветра. Она не испугалась, продолжая хохотать и неистовствовать, и спустилась обратно только на подъезде к Новодевичьему. «Ведьму тоже можно призвать к порядку», — сказала она и чмокнула мужа в щеку. Мы сделали вокруг стен монастыря несколько кругов, снова вписались в Садовое кольцо, махнули дважды вдоль обожаемого мною Крымского моста, спустились на набережную и оттуда, гадая по сплетенным пальцам переулков, выехали к Кремлю.

«В воскресенье чистый воздух и нет проблем с движением», — сказал Бамба басом.

Когда часы на стенке салона пробили четыре, мы отправились на банкет. Юрий, расположившийся теперь впереди, объявлял достигаемые кораблем рубежи скорости, в то время как мы курили сигары и пробовали коньяк. У меня с сигарой не ладилось, все выбирали наугад, и так как в ящичке лежало несколько сортов, мне досталась короткая толстуха с зеленым рисунком на бумажном кольце. Я застревал лицом в дыме, путался с собственными пальцами, пытаясь придать им вид, характерный для опытных курильщиков, кашлял. Пошел снег, и мы открыли окна, чтобы пустить его внутрь. Снежинки разбивались о наши лица, таяли в коньяке, облепили сидевшего с краю Николая, который пытался рассмотреть в зеркало опаленную пламенем зажигалки бровь. «Я вышла замуж за снеговика, да?!» — веселилась Катя, вытирая ему лоб платком. Оксана сделала музыку еще громче и стала подпевать.