К общежитию мы подъезжали, вкусив всех на свете стихий. Общим числом шесть. Бамба вышел вместе с нами и оказался двухметрового роста. «У него железные нервы», — уважительно и тихо пропел Юрий. «Не обращайте внимания, он же робот, — сказала Катя и нашла глазами Николая. — Бутылки и закуски в багажнике».

Выгрузившись на прежние ступени компанией, напоминавшей букет светофоров с клонящимися в разные стороны плафонами, мы сфотографировались и проводили взглядами корабль, долго исчезавший за поворотом. Над водительским креслом горел красный огонек.

Чтобы прийти в себя, я решил принять душ. В комнате скинул ботинки, развязал галстук, долго не мог найти полотенце и взял чужое. В подвальных субтропиках текла вода из поломанных кранов, ноги скользили по мокрому полу, и, чтобы раздеться, пришлось встать ногами на лавочку. На ней лежали сплющенная конфетная обертка и раскиселившийся кусок мыла. Под теплой водой я начал засыпать и даже увидел отрывок из недавнего сна, раскрашенного по-новому. С арабскими субтитрами. И у Тирана был розовый френч. Я включил в соседней кабинке холодную воду и вставал по очереди под разные струи, пока не возникло ощущение, что в груди вместо сердца застыл осколок казенного металла. Мне вдруг непередаваемо сильно захотелось винегрета, который дружище Николай называет за темно-фиолетовый цвет салатом «Дары моря». Я заторопился к нашей компании. В ней Николай из Костромы, Юрий — уроженец Холмска. Читатель — москвич, но живет вместе с нами, потому что у него антагонизм с бабушкой и младшей сестрой. Одна пытается его накормить, другая включает в общей комнате музыку и танцует — все это отвлекает от книг. Кстати, вчера видел у него в руках толстенную книгу «Пустыни» — шестьсот пятьдесят страниц, — для меня это чтение на год, а он за полнедели уже на середине. Как пылесос! Я показал ему суперкнигу и спросил его мнение. Конечно же, сама вещь была ему знакома, кажется, по журнальной публикации. В ответ он выразился так: «Это желательно читать, сидя в тихий час в пабе на О’Коннел-стрит, когда не торопишься ни на учебу, ни на футбол».

А чем Тверской бульвар хуже? Расположившись на мысу китайского квартальчика, прочитываешь страницу, потом смотришь десять минут в окно, прикладываешься к стаканчику горячего шоколада, и в голове сами собой соединяются давние дублинские похождения и настоящие бредни Москвы. Внутренне замолкаешь, и только тогда удается расслышать, как из стоящего особняком Парижа вплывает в это фантазийное марево детская колыбельная песенка. Мама поет.

Что-то я совсем разнежился под теплым водопадом. Сворачиваю кранам головы, но вода все равно не перестает. Шлепаю в раздевалку, поднимаю из лужи упавшие с вешалки брюки, промакиваюсь полотенцем, полуодеваюсь и иду наверх.

Первым я встречаю Яна, смачно затягивающегося сигаретой на лестнице между третьим и четвертым этажами. «Хорош гусь» — таково его приветствие. Когда я прохожу на ступеньку выше, он зацепляет пальцем край полотенца и, с криком «Ап!», срывает его с моих бедер. Его спутница Власта, семнадцатилетняя девица с алыми губами и тяжелой волной крашеных волос, хихикает и глупо улыбается. Не улыбайся, не прощу — ни тебя, ни твоего дураковатого приятеля. Я и из книги-то его был готов выбросить, но смотришь, а он всякий раз изловчится, да и уцепится за абзац и примирительно молчит, краснея мочкой уха, в которую вколоты два серебряных кольца. Он, как и некоторые другие, скользящие в неведомых мне измерениях люди, привит к древу повествования самостийно, быть может, для того, чтобы добавить некую неисказимую авторской волей канву. Пусть. Главное, что под полотенцем были надеты трусы.

Банкет начинался с прохладцей. К вернувшимся из путешествия москванавтам прибавились захмелевший от пробки Читатель, Ян с подружкой, невзначай пообещавшей стриптиз, как только совсем стемнеет, и еще пара патронов из обоймы нашего этажа. Мы проголодались так, что ели в полном молчании, улыбаясь друг другу набитыми ртами. Я набросился на желанный винегрет, к которому присовокупил шпроты и бутерброды с острой корейкой. Было очень вкусно. Юрий с Оксаной почему-то сидели на разных концах стола. Неужели опять поссорились? Катя, которая орудовала вилкой медленнее остальных, застыла и вопросительным взглядом обвела стол. Тогда Юрий отодвинул тарелку, намереваясь произнести тост. Он встал, поднял бокал, оценил его прозрачность на свет и пригладил ладонью пиджачный лацкан. Я настроился на пять официальных минут, но Юра изменил своей традиции сложносочиненных речей.

«Я обещал Кате спеть, — проговорил он. — Поэтому, чтобы сейчас не произносить много фраз, я лучше исполню самое лиричное из известных мне произведений. Оно называется „Луна над Вероной“ и посвящается Николя и Кэти».

Юра зазвучал белиссимо итальяно. Он, как вурдалак, умеет преображаться в особенных обстоятельствах. На этот раз он вытянулся почти до потолка, накренился вместе с комнатой и вызвал маленькую синюю туманность у себя над головой. Когда он потушил последнюю ноту, мы в восторге зааплодировали. С порога шагнули новые гости, жаждавшие успеть к следующему взлету бокалов. Постепенно комната наполнялась: Ж. и М. притащили в своих сетях Александру, которую никто не видел раньше с подобной прической: распущенные волосы с завитушками на концах делали ее похожей на польскую певицу с черно-белой фотографической открытки тридцатилетней давности. Она посмотрела на меня немного игриво и тут же из архивной единицы превратилась в обольстительную чушь.

Я оглядел наш круг. Лола блекла. Тут все куролесило и шумело, а она стояла поодаль, неизменная и увлеченная собой. Однако нет… Если приглядеться, вокруг нее все же было удачное освещение, и она летала, как будто была поставлена на невидимые качели.

Николай протянул руку с бутылкой в мою сторону. Для крепких напитков у нас в комнате водится набор химической посуды. Наполнив мензурки доверху, он подмигнул мне и потянулся ложкой к «Дарам».

— Ты мне много налил, — запротестовал я, вспоминая историю с шампанским.

— Ничего, ты закусывай.

— Все равно много. Хочешь меня отравить?

— Что ты, наоборот!

Водка называлась «Красный Холм». Не знаю, где такой. Катя закурила и, кашлянув в сторону, обратилась к нам обоим:

— Ребята, пора зажигать танцы.

Стол вынесли в коридор и поставили поперек прохода. У Яна включили диско, соорудив около дверей колонну из динамиков. Повесили пиджаки на спинки стульев, отделились от стола и задвигали, закачали бедрами, привлекая в компанию всех, кто в это время появлялся на этаже и либо тут же замирал в растерянности, либо пытался по стенке незаметно проскользнуть к себе и своим уединенным занятиям — разумеется, тщетно.

Власта изящно извивалась, стоя на стуле, и решительно отбрасывала руки Яна, когда тот приближался, чтобы совлечь ее с шаткого подмостка на дрожащий пол. «Музыку громче! — звучали голоса из дали коридора. — Диджея на мыло!»

В разгар танцевального нон-стопа Катя вернулась к столу и устроилась в одиночестве, видимо желая перевести дыхание. К ней подошел Николай, но она его прогнала. Налила себе водки, выпила и закусила толстолобиком. Подозвала меня жестом. Ей было весело, она не испытывала ни малейшего разочарования, несмотря на то что была окружена незнакомыми людьми совсем не ее круга.