Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ниже следовала приписка: «По состоянию подходит для беспокойного отделения».
Я сначала прониклась доверием к врачебному документу, в котором многое указывало на шизофрению. Когда я окончила чтение, родственник больной сказал:
– Должен вам сообщить, что в их роду (я женат на сестре Марины Николаевны) сумасшедших видимо-невидимо. Даже моя собственная жена иногда бывает не совсем нормальным человеком. А уж наследственность, сами знаете, не перешибешь.
Выяснив все подробности, относящиеся к характеру и поведению больной, я предложила ввести ее в кабинет.
Родственник вышел. За дверью послышался неясный шум, подавленный стон.
«Надо готовить путевку в беспокойное отделение больницы», – подумала я и на чистом бланке путевки уже написала фамилию больной и те краткие сведения, которые узнала из документов и со слов родственника.
Вдруг открылась дверь и вместо ожидаемой больной вошел поспешным шагом высокий статный мужчина лет тридцати.
– Простите, доктор. Я без стука. Моя фамилия Лугов. Я – друг Марины Николаевны. Она сейчас снова набросилась на меня.
Лугов сел и рассказал мне о больной, которую я еще не видела.
– Простите меня, доктор, за откровенность. Я Мариной Николаевной горячо увлекался, я ее глубоко уважал. Я, наконец…
– Любите ее? – подсказала я, выводя собеседника из смущения.
– Да… – Он склонил голову, задумался и затем продолжал. – Разрешите быть откровенным. Кажется, меня никто в институте не осуждал за мое чувство, которое и нельзя было скрыть. Я вам должен сказать, что Марина Николаевна – очень способный научный работник. Вы себе и не представляете, сколько энергии проявляла она. Лекции, которые она читала, нередко заканчивались аплодисментами студентов. Даже мы – ее товарищи – посещали эти лекции. Она проживает совместно с сестрой и ее мужем, Аврелием Арсентьевичем. Надеюсь, вы о нем слышали. Он занимает большой пост…
– Я только что познакомилась с ним.
– Вероятно, он просил поместить Марину Николаевну в спокойное отделение больницы?
– Кто он? – не сразу поняла я.
– Зять Марины Николаевны. Так вот я должен предупредить вас, доктор, что это чрезвычайно опасная больная.
– Нет, он меня об этом не просил, – ответила я, не понимая, к чему этот разговор.
Ход мыслей Лугова был непонятен. Он поднял голову, и мне показалось, что глаза его были скорее пытливыми, чем грустными. Я постаралась успокоить его. Безнадежно покачав головой, он сказал, что у любимой женщины «тяжелая наследственность».
– Не смею указывать психиатру. Но, наблюдая Марину Николаевну, я понял, что это – психоз.
Тут же Лугов подробно нарисовал мне картину помешательства больной, ее нелепых высказываний и неправильного поведения, снова упомянул о ее «тяжелой наследственности».
– Кто вам рассказывал о наследственности Марины Николаевны? – спросила я. Лицо Лугова сделалось напряженным, но ответил он спокойно и мягко:
– Она сама мне рассказала, что в ее семье все были сумасшедшие. Бабушка, у которой она воспитывалась, во время одного из приступов облила себя керосином, подожгла и сгорела. С тех пор у Марины Николаевны во время сильных волнений наступают обмороки. Она мне сама об этом рассказывала. Ее отец и дядя – наследственные алкоголики. Дядя, брат отца, в пьяном виде повесился. Отец умер от какой-то горячки. Мать ее страдала от пьянства отца, плакала, и ей установили диагноз – эндогенная депрессия, одним словом, возникшая без внешних причин, но в результате предуготованности.
Я с иронией подумала: «Какой он просвещенный». Лугов продолжал:
– После рассказа Марины Николаевны я стал замечать у нее странности. Видно начиналось…
– Она рассказывала это только вам?
– Вы, доктор, задаете странный вопрос. Откуда же я знаю? Вероятно, не только мне.
– Что было дальше?
– Дальше? Она окончательно сошла с ума. Достаточно вам сказать, что во время лекции она вдруг впала в буйство, разбила на столе стекло… Думаю, что больше добавить нечего.
Простившись со мной, Лугов вышел, и я видела, что лицо его недовольно и встревожено.
Открылась дверь, родственник пропустил больную вперед, усадил ее на стул.
– Разрешите нам остаться наедине, – сказала я.
Извинившись, он вышел.
Я ожидала увидеть больную, возбужденную бредовыми идеями, а встретила вялую, равнодушную женщину, с потухшим взглядом. Ее продолговатое, тонкое лицо было бледно. Голубые глаза смотрели безучастно. Приподнятые тонкие брови словно застыли в удивлении. На бледный лоб падали пряди сбившихся каштановых волос.
– Вы давно больны? – спросила я.
Не взглянув на меня, она ответила:
– Не знаю…
– Расскажите о себе все.
Ее взгляд нехотя скользнул по моему лицу. Она слегка повернула ко мне голову и темная тень под глазами выделилась резче. Ответа не последовало.
– Давно вы испытываете тревогу?
– Несколько месяцев…
– Расскажите о наследственности!
Что нам от меня нужно? – раздраженно спросила больная.
– Давно у вас подозрительность, тоска?
– Не знаю… Не помню… Они меня считают сумасшедшей. Впрочем, может быть, я действительно такая и есть…
– Вы не сумасшедшая, но сейчас больны и вам надо лечиться… Возможно, это у вас необычная нервная реакция на какую-то неблагоприятную для вас ситуацию…
– Больна… Надо лечиться… – повторила она и встала. Затем вдруг схватилась за голову, застонала и снова села.
В то время я была еще молодым врачом и придавала большое значение наследственности. Однако в своем первом впечатлении, в значительной степени навеянном документами и рассказами о больной, я была не совсем уверена. Смутило меня одно обстоятельство: когда я по-дружески взяла ее за руку и попросила все о себе рассказать, она не отняла руки, что часто делают такого рода больные, а внимательно, почти доверчиво посмотрела мне в глаза.
– Зачем? – Если мне на роду написано быть сумасшедшей, что может мой рассказ изменить?
– На роду ничего не написано, – убежденно сказала я.
В самом деле, мне были известны многие люди, на которых никакое наследственное отягощение почти не оставило следов только потому, что условия работы и жизни этих людей были благоприятными.
Я назвала Марине Николаевне фамилию одного видного профессора, которого она, конечно, знала. У него в роду было много психически больных, и это на нем никак не отразилось.
К моему удивлению, моя пациентка заговорила без всякого принуждения.
– Знаете, доктор, вот в такие сумерки – перевела она взгляд на окно, – мы катались с Сергеем Петровичем на лодке.