Именно так и поступали те, кто создавал новую возвышающую организацию в российском обществе, которой стал капитал: строили из того, что попадалось под руку. Развитие российского бизнеса сопровождалось скрежетом плохо подогнанных друг к другу фрагментов новой и старой ментальности, используемых в качестве идеологического ресурса для решения практических задач. И очень скоро представители капитала начали отвоевывать свое место не только в социальной структуре, но и в общественном сознании. И для этого они вступили в борьбу идеологическую, как сказали бы советские социологи, или борьбу за символические капиталы, как выразились бы социологи западные.

В 1992 году у «Прима-банка» не было ни денег, ни опыта, ни имени. В этих условиях руководство начинает вкладывать, казалось бы, неоправданно большие деньги в имидж банка. Пьер Бурдье назвал бы это стратегией символической власти. Мы можем сказать резче – стратегия символического блефа. Все делалось интуитивно, но практика показывает, что в периоды больших социальных сдвигов, когда старые способы категоризации мира теряют свою эффективность, эта стратегия оказывается чрезвычайно успешной.

Чтобы правильно понять роль и значение стратегий символической власти, избранных и реализованных руководством «Прима-банка» в период становления их бизнеса, необходимо обратиться к концепции социального пространства Пьера Бурдье. Если говорить совсем коротко, то общество понимается им не как совокупность социальных групп, а как структурированное пространство социальных благ, выступающих одновременно в качестве и социальных ресурсов, и совокупности связанных социальных позиций внутри этого многомерного пространства. Социальные ресурсы, накопленные каждым из агентов или каждой из позиций в этом пространстве, могут стать эффективным капиталом (как козыри в карточной игре) в конкурентной борьбе за новые ресурсы и капиталы. Бурдье пишет: «Основными видами такой социальной власти являются, согласно моим эмпирическим исследованиям, экономический капитал в его различных формах, культурный капитал, а также символический капитал – форма, которую принимают различные виды капитала, воспринимаемые и признаваемые как легитимные»[33]. Если власть понимать как возможность распоряжаться чужими ресурсами в своих целях, то, как это ни удивительно, не только экономический капитал или политический статус дает такую возможность. Символические ресурсы, различные знаки признания статуса и власти, несмотря на кажущуюся эфемерность, приводят к тому же результату.

Речь идет о тех различиях, которые в восприятии социального мира становятся значимыми признаками определенного места в пространстве, образуемом социальными отношениями. Как остроумно пишет Бурдье: кто-то пьет шампанское, кто-то предпочитает виски, а кто-то красное вино. Однако эти свойства распределены в социальном мире неравномерно, и у тех, кто пьет шампанское, больше вероятность иметь старинную мебель, заниматься гольфом, верховой ездой, ходить в театры и т. д., чем у тех, кто пьет виски, и бесконечно больше, чем у тех, кто пьет красное вино[34]. Такие различия функционируют в общественном восприятии как знаки. Игра в гольф, например, изображает или означает крупную буржуазию. Причем различия функционируют как знаки даже тогда, когда это делается неосознанно, вне демонстративного потребления, conspicuous consumption.

Наблюдателю социальный мир представляется как символическая система (система знаков-символов), и, возможно, наиболее драматическая борьба развивается за обладание символической властью. Особенно интенсивной символическая борьба становится в обществах, переживающих процесс быстрых перемен, недоверия к прежним правилам структурирования социального мира. Речь идет о борьбе за право производить и навязывать другим группам легитимное видение мира. И пользоваться преимуществами такого способа структурирования. Недетерминированность и объективная неопределенность связей между позициями и практиками в таком быстро меняющемся обществе является максимальной и приводит к тому, что любые различия становятся знаковыми и могут при определенных усилиях составить символический капитал.

По точному замечанию Бурдье, сделанному в связи с российскими событиями, «в обществе, переживающем быстрые, видимые, поверхностные перемены – я подчеркиваю: быстрые, видимые и поверхностные, – значение символических стратегий очень велико. Чрезвычайно важно выставлять напоказ внешние признаки могущества и богатства. С одной стороны, они выражают успех. Но это намного больше. Щеголять своим успехом – значит способствовать ему»[35].

Что это значило конкретно? С самого начала возникновения «Прима-банка» Игорь Риман принял решение купить на 100 тысяч долларов офисной мебели и всевозможного оборудования для банка, на что была затрачена большая доля уставного капитала. Были даже машинки для счета мелочи. Ими никогда не пользовались, наверное, и теперь лежат где-то на складе.

Своим первым офисом молодые банкиры гордились. Когда Андрей Маркелов знакомился с кем-то из деловых людей, а с ним тогда вообще мало кто хотел встречаться, он говорил: «А вы приезжайте к нам в офис». В первые пару лет после падения советской власти, особенно когда уровень инфляции был высок, финансовые компании и банки в большом количестве создавались и тут же куда-то пропадали. И понятно, что при деловых контактах возникали подозрения, что и новый знакомый может исчезнуть с деньгами партнеров. И вот офис производил на всех большое впечатление: понимали, что это не временщики.

Но уже к концу 1992 года банку стало не хватать площади, нужно было искать новое, более просторное помещение. На улице Маши Порываевой строилось престижное здание, в нем были офисы Внешэкономбанка, Внешторгбанка. Андрей не понимал тогда, какой район в Москве престижен, а какой нет. Это была идея Римана, он прекрасно чувствовал такие вещи. Цена аренды 1000 квадратных метров, предложенных «Прима-банку», была фантастической – почти один миллион долларов в год. Банк заработал за год немного больше миллиона долларов, а тут за годовую аренду нужно было заплатить столько же. Это был декабрь 1992 года, отделка заканчивалась, нужно было принимать решение. Решили рисковать: «Если инфляция сохранится, то миллион можно заработать только на спекуляции валютой, значит, помещение окупится. А прибыль будем зарабатывать на других операциях». Переехали в новое здание 23 февраля 1993 года.

Машина для председателя правления банка также была куплена в декабре 92-го. До этого Маркелов ездил на 24-й «Волге», которую банк арендовал в Управлении делами президента, в прошлом ЦК КПСС, – это еще было время дефицита. Тогда в собственности у банка было две машины: «Москвич» и «Жигули». «Жигули», четверка, – для Татьяны Коломенцевой, заместителя председателя правления банка. Она поставила это в качестве условия ее прихода в «Прима-банк». Сказала: «Деньги будем обсуждать, а вот персональный автомобиль – это необсуждаемое условие». А Дмитрий Литвинов, первый заместитель и партнер Маркелова, купил себе BMW на свои деньги, он всегда сам ездил за рулем. Андрей тоже пытался ездить сам на своих «Жигулях», но плохо знал Москву, это создавало проблемы. Пришлось использовать казенную машину с водителем.